КИМ БУСИК "САМГУК САГИ"

Ким Бусик "САМГУК САГИ"

Том 1 - https://yadi.sk/i/lMA88qwqj_qOzw

Том 2 - https://yadi.sk/i/BEpRU3miZ20ScQ

Том 3 - https://yadi.sk/i/6TrrHdjw3yvKEg

Пак Михаил Николаевич

"Ким Бусик, как историк"

  3 июня 2015 •  3 382 просм. •  Корееведение •  Пак М. Н.

Вступительная статья ко второму тому перевода “Самгук саги” (1145 г.) на русский язык – замечательный образец творческого наследия крупнейшего отечественного историка-корееведа Михаила Николаевича Пака (1918-2009).

ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЦЕНТР КОРЕЕВЕДЕНИЯ

КИМ БУСИК

САМГУК САГИ

ЛЕТОПИСИ КОГУРЁ. ЛЕТОПИСИ ПЭКЧЕ. ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

Издание текста, перевод, вступительная СТАТЬЯ И КОММЕНТАРИИ М.Н. ПАКА

МОСКВА • 1995

***

КИМ БУСИК КАК ИСТОРИК

Сочинение Ким Бусика (1075—1151) Самгук саги («Исторические записи трех государств», дата издания— 1145 г.) — определенный этап в развитии корейской историографии и культуры. Значение этого труда состоит не только в том, что это самый ранний из сохранившихся памятников корейской историо­графии, дающий систематическое хронологическое изложение истории Кореи на протяжении почти целого тысячелетия (I в. до н.э. — IX в.н.э.), но и в том, что в нем подведены итоги предшествующего историописания и заложены важные основы дальнейшего развития официальной (государственной) феодальной исто­риографии в Корее.

Уже с появлением трех раннефеодальных государств в Корее историография стала предметом особых забот господствующего класса, обусловленных целями защиты и укрепления его политических и идеологических позиций. При этом правители новых государств могли опереться на готовые образцы письменности и историографических традиций, сложившихся в соседнем Китае. Эпиграфиче­ские памятники Кореи, как, например, стела когурёского вана Квангэтхо (воздвигнутая в 414 г.), свидетельствуют о том, что китайская письменность по­лучила в стране достаточное распространение и стала весьма заметным факто­ром развития местной литературы и культуры. В свою очередь, корейские госу­дарства Когурё и особенно Пэкче сыграли важную роль в распространении в со­седней Японии (в государстве Вэ, или Ямато) не только китайской письменно­сти, но и религиозно-этических и социально-политических идей конфуцианства и буддизма, проникших в Корею из китайских государств, а также своих соб­ственных достижений в развитии ремесел и искусств и, очевидно, в составлении официальных хроник и иной литературы.

В Самгук саги сообщается о том, что в самом начале существования государтва Когурё, когда впервые стали употреблять китайскую письменность, некто составил в ста книгах хронику событий под названием Юги («Записки о про­шлом»), а затем в 11-м году правления (600 г.) ван Ёнъян повелел профессору Высшей школы Ли Мунджину сократить это сочинение, и в результате появи­лось сокращенное сочинение под названием Синджип («Новое собрание») в пяти книгах^[1]. Названные сочинения, как и многие другие, созданные в период Трех государств, не сохранились до наших дней: они погибли, видимо, в огне многочисленных военных пожаров, прокатившихся по корейской земле.

Почти одновременно с Когурё началось составление исторических хроник в государстве Пэкче. В Самгук саги (со ссылкой на «Древние записи» — КогиХ- указано, что «со времени основания государства Пэкче» (очевидно, имеются в виду времена легендарного «основателя») не велись письменные записи событий и только с 30-го года правления вана Кынчхого (375 г.) «благодаря профессору Кохыну появились „Исторические записи⁴⁴ (Соги)»^[2]. Подробных сведений ни о Соги, ни о его авторе не сохранилось. Однако несомненно, что это было начало официального летописания, связанное с общим процессом формирования идеоло­гической и политической надстройки в Пэкче. Затем в Пэкче появилась серия исторических сочинений. В Нихон секи (японской исторической хронике, со­ставленной в VIII в.) можно найти многочисленные ссылки на такие сочинения, как Пэкче ги («Записи Пэкче»), Пэкче почги («Летописи Пэкче»), Пэкче син- чхан («Новое собрание [истории) Пэкче»)^[3].

Несколько позднее началось летописание в Силла. В шестом году правления вана Чинхына (545 г.) тэачхан Кочхильбу получил повеление вана собрать уче­ных и приступить к составлению истории государства (кукса), при этом ван пол­ностью поддержал соображения, изложенные в докладе ичхана Исабу, который писал: «История государства, описывая добродетели и пороки государей и их слуг, показывает их достоинства и недостатки десятку тысяч [будущих] по­колений, и, если не составлять истории, как могли бы видеть их (достоинства и недостатки) последующие поколения»^[4]. Конкретных сведений о развитии исто­риографии Силла так же мало, как и об историографии двух других государств, поскольку не сохранились даже те немногие сочинения, которые упоминаются в Самгук саги. Так, например, лишь по упоминаниям и цитатам в Самгук саги известен живший в первой половине VII в. (правление вана Сондок) историк Ким Дэмун, «выходец из аристократической семьи», занимавший на государ­ственной службе должность управителя (тодок) области Хансанджу, и его сочи­нения:  Косынджон («Биографии высших священников»), Хваран сеги («Описание поколений хваранов»), Хансанги («Описание (области) Хансан»), Керим чапчон («Разные ксримские (силлаские) биографии»).

Уже составитель Самгук саги не смог воспользоваться сочинениями таких силласких авторов, как Пак Инбом, Вон Голь, Ко Ин, Ким Унгсн, Ким Сухун, поэтому он ограничился только перечислением их имен в биографическом раз­деле своего сочинения. По цитатам и ссылкам в Самгук саги нам известны на­звания целого ряда историографических трудов: Коги («Древние записи»), Сам- хаи коги («Древние записи Самхана (трех Хан)»), Силла коги («Древние записи Силла»), Силла коса («Старинные деяния Силла»), Силла кукки («Записи госу­дарства Силла»), Силла ги («Записки Силла»), Силла чонги («Биографические записи Силла»), Силла джи («Описание Силла»), Хэдон коги («Старинные за­писи Восточного Приморья»). Эти сочинения, использованные в труде Ким Бу- сика, вероятно, принадлежали к периоду Объединенной Силла или к началу го­сударства Коре.

С утверждением новой династии Коре (в 918 г.) и с созданием под ее властью централизованного феодального государства, которое преодолело феодальную раздробленность, возникшую в конце существования государства Силла (IX в.), новый импульс получила и государственная (официальная) историография как важное средство укрепления власти новой феодальной династии. Основным начинанием новой династии была систематизация материалов по собственной истории — составление так называемых истинных записей (силлок) по царство­ваниям, а также написание истории предшествующей династии (или династий). Наиболее известным трудом по истории предшествующих династий стали «Исторические записи трех государств». Известны упоминания о ряде других исторических сочинений этого периода, например Когым нок («Записи о про­шлом и настоящем», автор — Пак Иннян), Хэдон самгук тхоннёк («Общая история трех государств Восточного Приморья», т.е. Кореи, автор — Ко Дык- сан), Хэдон самгукса («История трех государств Восточного Приморья» неиз­вестного автора). И непосредственно предшествовало появлению исторического труда Ким Бусика сочинение Ку самгукса («Старая история трех государств»), о котором известно из сохранившегося сочинения Ли Гюбо Тонмёнван пхён («Книга о ване Тонмёне»). Таким образом, до составления Самгук саги Ким Бу­сика существовала серия сочинений корейских историков, посвященная прошлой (до воцарения династии Корё) истории. И тем не менее особое место Самгук саги определялось сугубо официальным характером этого сочинения, составлен­ного по повелению вана Инджона (1123—1146). Может быть, именно с этого времени утвердился в феодальной Корее тот твердый порядок, согласно кото­рому составление исторических сочинений стало исключительной привилегией государств.

С какого именно времени возникли специальные государственные учрежде­ния, занимавшиеся составлением исторических трудов или контролем за содер­жанием исторических работ, точно неизвестно. Во всяком случае, издание их вначале было посильно только государству. Достоверно известно, что с начала периода Корё уже существовало специальное правительственное учреждение, ведавшее историографией. На протяжении большей части феодального периода оно называлось Чхунчхугван (Управление по истории, или Управление «Вёсен и осеней»^[5]), которое нередко объединялось с Емунгван (Управление по составле­нию королевских [ванских] бумаг). Изменения в названиях этого учреждения и в его штате подробно описаны в Корё са^[6]:

«Чхунчхугван занимается записью [деяний] текущего правления. В начале государства [Корё] он назывался Сагван (Историческое управление) и надзирал за составлением истории государства. Первый министр (сиджун) совмещал в нем [должность] редактора истории государства (сугукса). Его заместителем (тонсугукса) по совместительству должен был быть чиновник выше второго ранга. (Должность] чиновника по составлению [истории] (сучхангван) совме­щает чиновник ниже третьего ранга из ученого управления Халлимвон (Акаде­мии). Четыре человека занимали должность прямых [исполнителей] Историче­ского управления (чиксагаан), из которых двое через звание служащих (квонму) поднимались до звания исполнителей управления (чиккван). Они имели чин восьмого ранга.

[В годы правления] Коджона (1214—1259) вместо звания чиккван снова уста­новлено [звание] квонмугван (чиновника-исполнителя). В тридцать четвертом году правления вана Чхунёля (1247 г.) и в начале правления вана Чхунсона (1308 г.) после объединения [этого управления] с ученой канцелярией Мунхансо был образован единый Емунчхунчхугван (Управление по королевским бумагам и по истории). В двенадцатом году [правления] вана Чхунсука (1325 г.) он снова был разделен на Емунгван и Чхунчхугван, [причем] в управлении Чхунчхугван были предусмотрены по одному человеку в должностях составителя (сучхан) и комментатора (чубо) и два человека в [должности] корректора (комёль), кото­рые затем были заменены должностями помощника (конбон) [в чине] полного седьмого ранга, сучхан [в чине] полного восьмого ранга и комёль [в чине] пол­ного девятого ранга. Была также должность начальника управления (ёнгванса) или надзирателя (камгвана), которую занимал главный министр (сусан). Дол­жности управляющего делами (чигванса) или его заместителя (тончигванса) занимали чины выше второго ранга. На должность старшего составителя (кыксучхангван), старшего редактора (кыкпхёнсугван) и редактора (пхёнсугван) назначаются по совместительству чины не ниже третьего ранга.

В пятом году (правления] вана Конмина (1356 г.) Чхунчхугван стал снова называться Сагван (Историческое управление), и (в его составе] учреждены (должности] одного чиновника-редактора (пхёпсугоан) полного седьмого ранга, одного корректора (комель) в чине полного восьмого ранга, два служащих (чиккван) в чине полного девятого ранга. В одиннадцатом году правления этого же вана (т.е. в 1362 г.) управление снова стало называться Чхунчхугван, и (в его составе] учреждены одна (должность] помощника (конбон) (в чине] полного седьмого ранга, составителя (сучхан) (в чине] полного восьмого ранга, коррек­тора (комель) полного девятого ранга».

Далее в описании Исторического управления содержится письмо на высочай­шее имя, поданное в 1389 г. (первом году правления вана Конъяна) чиновником этого ведомства Чхве Геном. В письме содержатся оценка направления деятель­ности учреждения и предложения по улучшению его дел, пришедших в упадок к концу правления династии Корё:

«Ввиду того что обязанность чиновников Исторического управления состояла в том, чтобы прямо писать о словах и действиях государей и делах их правле­ния, а равно о правоте и неправильных [действиях] подданных, об их достоин­ствах и недостатках, не было государств, в которых не придавали бы значения должности историков (саджик). Настолько важны были эти обязанности, что и при нынешней династии (Корё) были учреждены (управления] Емунгван и Чхунчхугван, куда отбирали восемь человек, известных своей ученостью, и на­значали их на должности ученых-историков, а в качестве управляющих ими на­значали по совместительству (самых высоких по положению] чиновников. Но в последние годы обе сферы — составление историй и сочинение государевых бу­маг — совмещаются чиновниками и не оправдывают своего назначения, так как четыре чиновника в ранге ниже помощника (конбон), занимающие эти должно­сти, не в состоянии подготовить (необходимые] записи. Поэтому не может не подрываться сама идея учреждения государством (должностей по) истории. Хотелось бы, чтобы отныне все восемь учейых-историков объединили свои слу­жебные усилия и каждый из них подготовил бы по два комплекта исторических записок (сачхо), для того чтобы можно было один передать в (Историческое] управление, а другой хранить дома для последующих изысканий; все чиновники по совместительству, начиная от кыксучхангвана и ниже, по своим записям об увиденном и услышанном составили бы исторические записки и направили их в Историческое управление и в управление, которому они непосредственно подчи­нены, а все большие и малые учреждения, как в центре, так и на местах, изве­щали бы письмом данное Управление о том, что они делают, чтобы можно было постоянно руководствоваться этими записями и всегда следовать им»^[7].

Переведенное письмо было написано в последние годы государства Корё, когда власть в стране фактически находилась в руках сторонников реформ во главе с Ли Сонге (будущим основателем династии Ли). В нем отражается стрем­ление новых сил укрепить государственное дело по историографии, пришедшее в упадок с ослаблением централизованного государства.

Иную картину представляла государственная историография в период состав­ления Самгук саги. Судя по титулам, которые были присвоены Ким Бусику (они перечислены перед каждой книгой Самгук саги для характеристики подающего это сочинение на высокое рассмотрение монарха)^[8], он принадлежал к числу лиц, имевших наибольшие заслуги перед династией и занимавших самое высо­кое положение в государстве Корё. Он был одним из трех знатнейших (самгон), обладавших наивысшим чиновным званием (тхэбо), и, не будучи представите-

лем царствующего рода, был приравнен к ним, имел два титула заслуженного сановника, пожизненно носил титул главы (пханса) правительственного совета (Сансосон), т.е. первого министра, совмещая этот пост с должностями управля­ющего (министра) двух из шести правительственных ведомств (Ведомства чи­нов — Рибу и Ведомства обрядов и церемоний — Ребу), носил наивысший (первый) чиновный ранг «столпа государства» и т.д. Наряду с этим ему были присвоены также звания члена (тхэхакса) Придворной академии — Чипхёнджон («Павильон собрания мудрецов») и Главного государственного историографа (камсу кукса) — надзирателя над составлением истории государ­ства — пост, который занимал самый выдающийся из конфуцианских ученых и государственных чиновников страны.

Именно в качестве высшего сановника государства Ким Бусик возглавлял и направлял работу чиновников Исторического управления при составлении Сам­гук саги. Он выступал главным редактором (пхёнсу), руководившим деятельно­стью коллектива чиновников — авторов, которые называли себя «участниками» (чхамго). В конце Самгук саги перечислены их имена: Ким Ёнон, Чхве Убо, Ли Хванджун, Пак Тонге, Со Анджон, Хо Хонджэ, Ли Онмун, Чхве Санбо. Кроме того, два чиновника-«надзирателя» (камгу) осуществляли организационную ра­боту. Надо полагать, что идейно-политическая ориентация авторского коллек­тива, состоящего из государственных чиновников, определялась самим Ким Бу- сиком, государственным деятелем, оказавшим решающее влияние на определе­ние внутренней и внешней политики Корё в правление вана Инджона.

Ким Бусик был главой конфуцианской группировки правящей аристократии Корё, боровшейся за укрепление централизованного феодального государства во главе с монархом-ваном в условиях, когда это государство стало проявлять пер­вые признаки ослабления в связи с ростом классовых и политических противо­речий корёского феодального общества¹. Непрерывный рост крупного землевла­дения феодалов при сохранении общегосударственной системы эксплуатации всего крестьянства приводил только к усилению феодальной эксплуатации со стороны как отдельных феодалов, так и феодального класса в целом, представ­ленного в лице феодального государства. Поэтому нарастающее недовольство крестьян, вылившееся во второй половине XII в. в серию крестьянских восста­ний, пока проявлялось в разнообразных формах сопротивления, включая и под­держку крестьянами выступлений местных, оппозиционных правительству сил феодалов против центрального правительства. С другой стороны, с возрастанием экономического могущества крупных феодалов на местах (чему способствовали и земельные раздачи правительства) усиливались произвол и стремление укре­пить свое политическое влияние на центральное правительство, вана и даже подчинить их своему контролю.

В начале XII в. эти тенденции усилились. Пример тому — появление среди крупных феодалов такой фигуры, как Ли Джагём, семейство которого уже на протяжении трех поколений выдавало своих дочерей замуж за ванов (дед Джа- гёма Ли Джаён умудрился всех трех своих дочерей сделать женами вана Мун- джона). Сам Ли Джагём также женил вана Инджона на двух своих дочерях и приобрел громадную власть в правительстве. И когда ван попытался устранить его и взять бразды правления в свои руки, Ли Джагём пустил в ход свои соб­ственные войска. Бои развернулись прямо на улицах корёской столицы Кэ- гён — были сожжены дворцы вана, убиты его приближенные. Только через год удалось изгнать Ли Джагёма.

В борьбе против засилья крупных феодалов ван мог рассчитывать прежде всего на поддержку среднего слоя служилых феодалов, которые были заинтере­сованы в сохранении и укреплении центральной власти, обеспечивавшей их бла­гополучие как правительственных чиновников. К этому слою принадлежали и многие потомки старой силлаской аристократии, перешедшей на сторону госу­дарства Корё. Из старинной аристократии Силла происходил и Ким Бусик, сде­лавший политическую карьеру в борьбе против крупных местных феодалов. Не­обходимость ограничения власти крупных феодалов на местах диктовалась и международным положением Корё — в XII в. после ряда киданьских нашествий возникла новая угроза со стороны чжурчжэней, установивших свое господство (династию Цзинь) над Северным Китаем.

В биографии Ким Бусика, помещенной в Корё са, первой его заслугой при­знана победа над Ли Джагёмом, когда путем апелляций к конфуцианским тра­дициям Ким Бусик сумел доказать незаконность претензий Ли Джагёма поста­вить себя как отца великих княгинь (жен вана) выше самого монарха.

Когда Ли Джагём открыто домогался признания своих «родительских прав», чтобы быть выше вана, Ким Бусик, в то время всего лишь смотритель (тэдже) придворной библиотеки (Помунгак), решительно выступил против этих притя­заний, ссылаясь на исторические примеры Ханьской и других китайских дина­стий, когда даже отец царствующего монарха, несмотря на святость конфуциан­ских отношений между отцом и сыном (принцип сыновней почтительности), должен был признать себя подданным своего сына-монарха. Ким Бусик указы­вал, например, что отец (тайгун) основателя Ханьской династии Гао-цзу ска­зал: «На небе не бывает двух солнц, а на земле — двух государей, поэтому император, хотя и сын, является государем, а тайгун, хотя и отец, является подданным». И тем более не могут быть признаны выше государя его предки по материнской линии (Ли Джагём — отец государынь, жен вана). Ким Бусик при­знал еще более незаконными попытки Ли Джагёма воздать царские почести своим предкам, а свой день рождения превратить в государственный праздник (инсуджоль): «Ким Бусик сказал, что издревле не было такого, чтобы день рож­дения назывался праздником. И только со времен [правления] танского Сюань- цзуна (VIII в.) день рождения императора стали называть Праздником на ты­сячу лет, и не слышали, чтобы подданные 1государя] определяли свои празд­ники. Пхёнджонса (чин второго ранга) Ким Яхон сказал, что мысли сирана (чин четвертого ранга) [Ким Бусика! справедливы^[9]. Это означало победу Ким Бу­сика над Ли Джагёмом, который не смог выдвинуть аргументированных доводов в пользу своих притязаний. Уже в четвертом году правления вана Инджона Ким Бусик значительно продвинулся в чиновной иерархии до уровня министра, по­лучив ряд званий этого уровня, вплоть до члена Придворной академии (халлим хакса).

Подлинным триумфом в политической карьере Ким Бусика стала его победа над феодалами Северо-Западной Кореи (из западной столицы Со- гён — современный Пхеньян) во главе с буддийским монахом Мёчхоном. Раз­громом клики Ли Джагёма не завершилась борьба различных группировок пра­вящего класса за захват центральной власти. С такими претензиями выступили и влиятельные феодалы Северо-Запада, которые энергично боролись за подрыв господствующего положения столичной знати в Кэгёне. Они почти перетянули на свою сторону вана Инджона, который нуждался в опоре после разгрома Ли Джагёма, уговаривая его переехать в Согён и учредить там ванскую столицу. При этом глава феодалов Северо-Запада Мёчхон проповедовал геомантические идеи о том, что счастье людей зависит от того, насколько благоприятно место расположения их жилища и могил предков, а судьба государства — от того, на­сколько удачно выбрано место для столицы. Мятеж Ли Джагёма и другие неуря­дицы последнего времени сторонники Мёчхона объясняли неудачным располо­жением столицы — г.Кэгёна, на которую неблагоприятно влияют духи, и пред­лагали перенести резиденцию вана в Согён, рассчитывая в этом случае приобре­сти решающее влияние на монарха и захватить в свои руки центральное прави­тельство. Через своих сторонников в Кэгёне они достигли немалых успехов, ван Инджон заколебался и в двенадцатом году своего правления (1134 г.) собирался даже выехать в Согён. Но эти планы не могли не встретить самое упорное со­противление столичной (кэгёнской) чиновной знати. Против проповедуемых Мсчхоном идей наиболее убедительные для вана Инджона аргументы выдвинул Ким Бусик. Как отмечается в его биографии, «в двенадцатом году (своего прав­ления} ван (Инджон], (убежденный] словами Мёчхона, хотел выехать в Согён, чтобы избежать (грядущих] бедствий. Петиция (письмо) (Ким] Бусика гласила: „Этим летом гром и молния раздавались в тридцати с лишним местах (дворца] Тэхвагун в Согёне. Разве Небо может так указывать на благоприятное место (кильчи)? Избегать бедствий таким образом не равнозначно ли ошибке? Сейчас, когда на запад (в Согён) нет дорог для карет и телег, для выезда пришлось бы вытаптывать рисовые посевы, но это значило бы не жалеть народ и не беречь богатство⁴. Наряду с таким предостережением чиновники обратились к вану с петициями в самых настойчивых выражениях, (поэтому] ван ответил: „(Ваши] слова справедливы, я не еду на Запад⁴⁴»^[10].

В следующем году (1135 г.) Мёчхон, Чо Гван, Лю Гам со своими сторонни­ками подняли мятеж против центрального правительства. Они провозгласили со­здание нового государства «великих деяний и хотели объявить Корё империей, чтобы противопоставить себя чжурчжэньской династии Цзинь в Китае. Ван на­значил Ким Бусика главнокомандующим в звании маршала (вонсу) и поставил его во главе центральной армии, подчинив ему командующих армиями левого и правого крыла. Еще до начала похода по указанию Ким Бусика были убиты на­ходившиеся в Кэгёне сторонники мятежных феодалов Северо-Запада — Чон Чи- сан, Ким Ан и Пэк Сухан. Затем началась длительная и напряженная борьба против восставших согёнских феодалов и поддерживавшего их населения. Были приняты меры против распространения мятежа — заняты другие города, а вос­ставшие изолированы в Согёне. Ким Бусик, прежде чем приступить к активным военным действиям против осажденных в Согёне, решил расколоть мятежников. Пойманного лазутчика мятежников Ким Бусик вернул в осажденный город, чтобы он передал, что «великой армии» нужно поймать и наказать лишь «горсточку главарей мятежников, что те, кто явится с повинной, не будут на­казаны. Неоднократно было повторено обещание через листовки, направляемые в лагерь мятежников. В результате среди главарей мятежников появились изменники. Убив своих вожаков — Мёчхона, Лю Гама вместе с сыном, с отруб­ленными их головами явились в лагерь карателей парламентеры восставших Юн Чхом, Чо Чханон и прочие. Ким Бусик распорядился принять их радушно, но это вызвало нарекания со стороны соперников в правительстве. Первый министр Мун Гонин и другие в петиции на имя вана упрекали Ким Бусика в том, что, вместо того чтобы сразу брать Согён, он ведет переговоры с мятежниками, что необходимо привезти парламентеров в столицу и наказать. Это известие укрепило решимость Чо Гвана и других главарей мятежников усилить сопротив­ление. Операция по подавлению мятежа приняла упорный и затяжной характер. Правительственным армиям, занявшим ближние и дальние подступы к городу, пришлось перейти к систематической осаде хорошо защищаемой крепости. В обороне ее принимали активное участие даже женщины и дети, которые сры­вали с крыш черепицу и бросали в солдат. Взяв курс на длительную осаду, рас­считанную на истощение сил осажденных, Ким Бусик так окружил Согён серией малых укреплений, что через год осады мятежники и население Согёна были доведены до крайнего истощения, и участились случаи сдачи в плен.

Решив, что настало время для штурма, Ким Бусик приказал возвести вдоль стен осажденной крепости высокие земляные насыпи, на устройство которых были собраны десятки тысяч людей, как солдат, так и окрестных жителей, включая и несколько тысяч буддийских монахов. Попытки осажденных завла­деть этими насыпями оказались безуспешными, так как их встречали камнями из катапульт, а также огненными шарами из горючих материалов. После соору­жения насыпей высотой восемь чан (саженей), длиной более 70 чан и шириной более 18 чан Ким Бусик собрал пять армий и стал штурмовать, но неудачно. Восставшие даже пытались возвести новую цитадель внутри крепости, но это было бесполезно в условиях начавшегося штурма правительственных армий (во втором месяце 1136 г.). В биографии Ким Бусика в Корё са подробно описаны движения всех частей правительственных армий и капитуляция побежденных. В наказание все согёнское население было переведено в «подлое состояние, члены семей главарей мятежа были сосланы в качестве рабов (ноби) в северо-восточ­ный район страны, а всех активных участников мятежа убили. Ликвидация мя­тежа, поднятого сторонниками Мёчхона, была признана выдающейся заслугой Ким Бусика. Уже в третьем месяце ван жаловал ему парадное одеяние, ездовую лошадь, золотой пояс, золотой сервиз для вина и другие предметы, сопроводив их личным посланием, в котором отмечались его исключительные политические и воинские таланты, способствовавшие ликвидации мятежа и мятежников, и со­общалось о возведении его в многочисленные звания в соответствии с заслугами. И в последующие годы Ким Бусик получал новые звания и награды.

В двадцать третьем году правления (1145 г.) в связи с завершением Ким Бу- сиком истории трех государств (Силла, Когурё и Пэкче) ван Инджон пожаловал его дорогим вином (хваджу). Следующий ван, Ыйджон, возвел его в сан князя- основателя округа Аннан (Лолан), а также пожаловал кормовым округом (сигып) из одной тысячи дворов и ленным владением (сиксильбон) из 400 дво­ров, поручив одновременно составление истории (истинных записей — силлок) правления вана Инджона. Умер Ким Бусик в пятом году правления Ыйджона (1151 г.) на 77-м году жизни.

Как политический деятель, и как историк Ким Бусик был ревностным за­щитником идеи укрепления централизованного государства Корё в духе конфу­цианских принципов. Пропаганда конфуцианских идей в историческом сочине­нии Ким Бусика имела особое значение в процессе утверждения конфуцианства как идеологии централизованного феодального государства в Корее, поэтому кратко остановимся на истории идейно-политической борьбы между сто­ронниками и противниками государственной централизации на основе принци­пов конфуцианства.

Как уже отмечалось, после основания Ван Гоном династии Корё централизо­ванное государство складывалось в течение длительного времени — почти столе­тие. Причем после смерти Ван Гона (943 г.) завязалась ожесточенная борьба за престол между его сыновьями, в которую вступили и влиятельные местные фе­одалы (ходжок), представители боковой (женской) линии родственников правя­щей династии. Как показано в исследованиях Ким Чхольджуна, в правление вана Кванджона (950—976) были заложены основы социально-политической и идеологи ческой консолидации страны в качестве нового средневекового центра­лизованного государства^[11]. В числе мер по укреплению центральной власти вана в период его правления в 956 г. была предпринята ревизия лиц крепостного со­стояния (ноби ангом поп), которая должна была выявить незаконное порабоще­ние крупными феодалами государственных крестьян, а в 958 г. была введена конфуцианская система государственных экзаменов (кваго), направленная на отбор чиновников не по происхождению, а по способностям. Однако новые люди по-прежнему выдвигались далеко не в соответствии с их способностями, и старая знать вовсе не хотела терять своего влиятельного положения. По словам одного современника (Чхве Сынно), «независимо от того, мудр или способен, все домо­гаются особых милостей и особого почета, поэтому родившиеся позже вырыва­ются вперед, а старые добродетели постепенно истлевают. Оценивая важность китайских обычаев, не могут воспринять китайские законы, почитая китайских ученых, не могут обрести мудрость и таланты Китая»^[12]. Здесь явно отразился ропот тех, кого не устраивали происходившие изменения, рассчитанные на под­чинение местной землевладельческой знати власти центрального правительства. И это сопротивление продолжалось, хотя при Кванджонс в 976 г. была прове­дена важная реформа — закон о наделении чиновников полями и пустошью (чонсиква), который все частновладельческие земли объявлял государственными наделами, даваемыми в соответствии с чиновными рангами.

Серьезные шаги были предприняты ваном Кванджоном и в идеологической области. Расцвет буддийской секты сон (кит. чань, яп. дзэн) в поздний период государства Силла свидетельствовал не только о религиозно-идеологической, но и о социально-политической обстановке, связанной с распадом центральной го­сударственной власти. Поэтому ван стремился преодолеть рознь между вражду­ющими сектами кёджон (кит. цзяо-цзун) и сонджон (кит. чань-цзун), предста­вители которых были крупными землевладельцами на местах, и объединить их в составе новой буддийской секты чхонтхэ (кит. тянь-тай). В период Пяти дина­стий (У-дай) по просьбе правителя княжества Уюэ ван Кванджон направил в Уюэ проповедника Чегвана для изложения учения чхонтхэ. Там Чегван соста­вил одно из основополагающих сочинений о принципах чхонтхэ — «Четыре за­кона чхонтхэ». Корёский проповедник Ыйтхон в Уюэ стал тринадцатым патриархом секты тянь-тай. Кванджон проявлял интерес и к идеям китайской буддийской секты фаянь, которая выступала не только за взаимопонимание между буддийскими школами, но и за объединение на общей платформе — конфуциан-ства, буддизма и даосизма^[13].

Судя по записям в Корё са^[14], первостепенное внимание в идеологическом плане уделялось все же осуществлению идеалов конфуцианской добродетели, конфуцианской политической системы централизованного государства. Однако в следующее царствование — Кёнджона — произошел отход от этих, может быть поспешных, шагов в борьбе против влиятельной местной феодальной знати. И только в правление Сонджона (982—997) стали осторожно возвращаться к на­чинаниям Кванджона.

Первую попытку систематического изложения конфуцианских идеалов для правительства Корё сделал Чхве Сынно в своих произведениях «Оценка полити­ческих достижений пяти царствований» (Оджо чонджок пхён) и «Двадцать во­семь актуальных задач» (Симу исиппхаль чо) и подал их в виде петиций вану Сонджону в первый год его правления.

В первом сочинении автор характеризует правление пяти монархов началь­ного периода династии Корё. При изложении фактической истории правления (отношения с киданями и чжурчжэнями, политика подчинения правителей Ху- бэкче и Силла и т. д.) основателя династии — Тхэджо, или Ван Гона, Чхве Сынно изобразил его необыкновенной личностью: «Родившись среди народа, |он 1 был подготовлен к тому, чтобы перенести трудности и опасности, предан­ность и коварство людей, и не было ничего, что бы [он) ни знал в подробностях, и все дела (он) мог уладить безопасно, а также (все] предвидеть, поэтому не ошибался в поощрениях и наказаниях. В его время на его пути не встречались вместе ложь и правда, [он] знал пути увещевания или предостережения. Своим обличьем он был достоин царского величия»^[15]. В этом гиперболическом изобра­жении личности Тхэджо проявилось стремление рассматривать недавнюю исто­рию через призму конфуцианского идеала государственного управления. Как отмечает Ким Чхольджун, «такая оценка Тхэджо показывает представление об (истории] основания государства Коре как об идеальной с точки зрения конфу­цианского политического эталона и поэтому может считаться началом утвер­ждения конфуцианского политического идеала в Корё»^[16]. В характеристике остальных четырех царствований (от Хеджона до Кёнджона) также отразилось новое понимание Чхве Сынно истории — с точки зрения конфуцианской исто­риографии.

«Двадцать восемь актуальных задач» посвящены отношению государства к идеологии и хозяйству буддийской церкви. Критика буддийской идеологии не была столь резкой, какая была характерна для конфуцианцев последующего пе­риода. Автор утверждал приоритет текущих дел государственного управления: «Следование вере Сакья составляет основу совершенствования тела, а исполне­ние конфуцианских предписаний — источник государственного управления. Со­вершенствование тела означает богатство будущей жизни, а управление государ­ством — обязанность сегодняшнего дня; сегодня — близко, а будущая жизнь да­лека, отвергать близкое во имя далекого — разве это не ошибка?»^[17]. Более уме­ренной выглядит и критика в отношении монастырского хозяйства по сравнению с критикой периода династии Ли: критикуются, например, излишества в отправ­лении буддийских ритуалов. Было предложено преобразование государственных учреждений, в частности совершенствование провинциальной администрации для предотвращения незаконных действий крупных землевладельцев. Но пред­лагаемые мероприятия предусматривали не столько сильную монархическую власть, сколько усиление центрального правительства как органа коллективной власти магнатов. Чхве Сынно предлагал, например, приостановить работу по ре­визии крепостного состояния ноби и даже возвратить прежним хозяевам ранее освобожденных ноби (если они «непочтительны» к прежним хозяевам и т.д.). В петиции речь шла и о заимствованиях из китайской культуры. Чхве Сынно счи­тал, что церемониям, музыке, стихам, составлению династийных историй, прин­ципам отношений между государем и подданными, между отцом и сыном сле­дует учиться у Китая, а подражать китайцам в одежде, жилье, средствах пере­движения и прочих вещах повседневного быта необязательно.

Несомненно, что по предложениям Чхве Сынно в правление вана Сонджона были проведены важные реформы в административной (создание централизо­ванного государственного аппарата в столице и на местах) и культурной (учреждение высшей школы для подготовки чиновников и пр.) сферах, укре­пившие монархическую власть в стране. Усиление центральной власти экономи­чески закреплялось законом о земельных наделах (чонсиква) и соответству­ющими положениями о статусе чиновников.

Внешнеполитической установкой Корё уже с начального периода правления вана Кванджона было намечавшееся подчинение Китаю, «служение старшему и добрососедство» (садэ кёрин), получившее впоследствии название «низкопоклон­ства перед великим государством».

Конфуцианские идеалы государственного управления, которые сложились в X—XI вв., защищались и получили дальнейшее развитие в политической прак­тике и в исторических работах Ким Бусика.

Мотивы, побудившие к составлению Самгук саги, были изложены в письме Ким Бусика при подношении этого сочинения вану Инджону. Отметив, что «три государства наших восточных пределов прошли через множество лет и надобно увековечить их деяния», он с сожалением отмечал тот печальный факт, что «нынешние ученые мужи, часто хорошо знающие и способные подробно разъяс­нить пять классических книг (каноны конфуцианства), сочинения мудрецов, а также историю прошедших эпох Цинь и Хань, когда речь заходит о делах на­шего государства, оказываются в полном невежестве, не знают ни их начала, ни их конца. Одновременно он отмечал недостатки сохранившихся источни­ков — китайские династийные истории, по его мнению, содержат очень краткие сведения о некитайских государствах, а местные древние записи, которые велись в трех государствах, «из-за грубого и несовершенного слога, из-за больших про­пусков в фактических сведениях… непригодны для выявления добра или зла го­сударей и государынь, преданности или вероломства их слуг, спокойствия или опасности в государстве, благоденствия или мятежности народа, что могло бы служить назиданием для потомков (курсив наш. — М.П.)^[18]. Если судить по выделенным словам, история Ким Бусику представлялась как история прав­ления царей и их приближенных, которые определяли спокойствие страны и благополучие народа, и в истории он стремился выявить поучительные факты, могущие служить назиданием для грядущих поколений.

Понимание Ким Бусиком задач изучения истории было высказано помимо указанного письма в его комментариях — «рассуждениях» по поводу отдельных событий и фактов из истории трех государств. Причем для всех комментариев историографа Ким Бусика характерно стремление обосновать свои идеи ссыл­ками на авторитеты мыслителей древнего Китая и оценивать события корейской истории, исходя из принципов конфуцианства, осмысленных по-своему Ким Бу­сиком. Самгук саги и сами комментарии Ким Бусика оказали большое влияние на утверждение на корейской почве конфуцианской идеологии.

В «Летописях Силла содержится 10 комментариев Ким Бусика. Первый из них касается принципов датировки царствований правителей или определения начального года их правления (чхинвон поп). Ким Бусик отмечал, что «правило об установлении названий годам правления через год после восшествия прави­теля подробно изложено в Чунь-цю, и оно было законом, который не могли изменить прежние цари». Этому положению противоречил порядок, утвер­дившийся в Силла и других корейских государствах, где последний год того или иного правителя назывался начальным годом следующего (в рассматриваемом случае речь шла о восшествии Намхэ после Хёккосе в 4 г. н.э.). С точки зрения принципа, изложенного в Чунь-цю, «было неправильно, чтобы в год кончины прежнего вана [новый ван Намхэ) сразу же по восшествии устанавливал назва­ние годам своего правления. Но, с другой стороны, это можно считать заимство­ванием обычаев Шанской эпохи. Ким Бусик этим оправдывал то, что он в Сам­гук саги не придерживался первого принципа — юнён чхинвон поп, а следовал местной традиции, т.е. принципу чыкви чхинвон поп, или правилу называть первым годом правления год восшествия^[19].

Второй комментарий относится к порядку титулования нецарствовавших ро­дителей монархов. Ким Бусик приводил примеры из истории Китая, в частности доклад одного из чиновников, поданный по восшествии ханьского императора Сюань-ди, в котором говорилось: «Тот, кто усыновлен другим человеком, стано­вится его сыном, и он не должен совершать жертвоприношений [духам] соб­ственного отца и матери, ибо таков закон почитания предков». Ким Бусик счи­тал, что «это соответствовало смыслу священных конфуцианских книг и явля­лось вечным законом, поэтому ему, как непреложному закону, следовали позд­нее ханьский император Гуанъу и сунский Ин-цзун», и осуждал сложившуюся в Силла практику, когда давали титулы ванов нецарствовавшим родителям госу­дарей. Ким Бусик далее отмечал: «А в Силла, если родственник вана наследовал великое правление и становился государем, не было случая, чтобы он не возве­личивал своего [родного] отца званием вана. Более того, в этот сан возводился также и тесть. Но это [делалось] не по правилам этикета и ни в коей мерс не может почитаться законом»^[20]. В этих словах нельзя не усмотреть следы той острой борьбы, которую вел Ким Бусик в защиту сильной монархической власти против засилья влиятельных родственников вана по женской линии, стремив­шихся поставить себя наравне или выше (как Ли Джагсм) вана.

В третьем комментарии Ким Бусик пытался с конфуцианских позиций рас­смотреть особенности семейно-брачных отношений в Сидла, где сохранились ар­хаичные институты, унаследованные от догосударствснного периода. Конфуци­анские нормы требовали, чтобы соблюдалась строгая экзогамия патронимических групп. «Если берешь жену, не бери ее из однофамильных, дабы укрепить различия [между мужем и женой]», — говорилось в Ли цзи. Ким Бусик замечает, что в Силла «[дело] не ограничивалось тем, что брали [в жены] однофамильных: браки заключались даже между детьми родных братьев, а также между [двоюродными] братьями и сестрами по отцовской и материнской линии», но полагает, что «было бы большой ошибкой осуждать это, исходя из правил этики Срединного государства»^[21].

В четвертом комментарии Ким Бусик, опираясь на примеры из прошлого, вы­ступает за то, что в истории следует отражать местные особенности, в частности титулы правителей Силла. Напомнив, что один из правителей назывался косо- ган, один — чхачхаун, шестнадцать — исагым, четверо — марипкан, Ким Бусик отметил, что, «когда знаменитый конфуцианский ученый последнего периода Силла Чхве Чхивон составлял „Хронологию царей, он всех называл ванами, не говоря ни о косогане, ни о других, и это, может быть, объясняется тем, что слова эти как захолустные считались недостойными упоминания». Ким Бусик решительно отстаивал необходимость сохранять в истории местные слова и понятия. При этом он сослался на то, что «известные исторические книги Сре­динного государства Цзо [чжуань] и Хань [шу]… сохраняли и гууту („тигренок) чуского языка, и чэнли гуту („сын неба) гуннского языка и пр.», поэтому при записи силласких деяний, по его мнению, «так же следует посту­пить с оставшимися местными словами»^[22]. Как видно, Ким Бусик не хотел искажать историю даже во имя конфуцианских принципов.

Пятый комментарий касается фактов возведения на престол Силла дочерей правящего дома (Сондок и Чиндок). К царствованию женщин Ким Бусик, как ярый конфуцианец, относился крайне отрицательно, причем взгляды и пред­ставления своего времени он пытался перенести в прошлое, когда вовсе не суще­ствовало конфуцианских антифеминистских настроений. Что же касается уча­стия женщин в делах государственного управления при династиях Хань и Тан, Ким Бусик подчеркивает, что, хотя те женщины (Личжи, Учжао) при малолет­них правителях и вершили делами государства, издавая указы, «исторические книги никогда не называют их царицами, а только пишут „великая императ­рица-супруга госпожа Лю“ или „небесная императрица-супруга госпожа У“. И далее он писал: «Недаром, касаясь Неба, говорят, что Ян (положительное, муж­ское начало) всесильно, а Инь (отрицательное, женское начало) — источник слабости, а касаясь людей — что мужчина достоин уважения, а жен­щина — презрения. И разве можно допустить, чтобы (какая-то) баба, покинув внутренние покои, пошла решать [важные] политические дела государства? Но в Силла брали женщин и возводили на ванский престол. Поистине ввергали страну в пучину смуты, и поэтому еще счастье, что не погибло государство^[23].

Шестой комментарий, посвященный принятию в Силла с 650 г. календаря Срединного государства и началу годов Юн-хуэй, используется Ким Бусиком для утверждения идеи «служения старшему государству (садэджуый). Он стре­мится объявить незаконным (с точки зрения конфуцианских принципов межго­сударственных отношений) употребление в Силла своего собственного кален­даря, т.е. своих девизов для обозначения годов правления ванов, считая, что это противоречит положению правителя Силла — окраинного слуги (вассала) Сре­динного государства. С тех пор как Силла установила отношения со Срединным государством, обменявшись послами, по мнению Ким Бусика, она не имела права провозглашать эры правления своих монархов. Действия Силла и других государств, которые имели свои календари и вели независимую от Китая поли­тику, Ким Бусик объявил ошибочными. Автор Самгук саги явно стремился пе­ренести представления своего времени (и собственные идеи) для характеристики положения Силла в VII в., которое явно отличалось от положения Корё во вре­мена Ким Бусика, лично приложившего много усилий для того, чтобы Коре обеспечивало себе мир, став вассалом Китая.

В седьмом комментарии Ким Бусик защищает конфуцианскую систему отбора государственных чиновников посредством экзаменов на чиновные дол­жности, используя для этого небольшой эпизод из истории Силла периода после объединения, когда по поводу назначения некоего Чаока без надлежащих свиде­тельств его учености выступил с возражениями чиновник исполнительного ве­домства Мочхо. Ким Бусик рассуждает следующим образом: «Только в резуль­тате учения можно постичь истину, и только посте познания истины можно до­стичь прекрасного знания сущности всего, поэтому в порядке вещей, что сначала учатся, а потом идут на службу. Если [взяться как следует) за начало, то получится [хорошим) и конец… В противоположность этому невежественные [люди] не знают того, что в вещах есть порядок — начало и конец, того, что должно быть раньше и что должно быть позже, поэтому суетливо расточают свое внимание на второстепенные вещи, и они или усиливают поборы ради [своей] корысти, или назойливой слежкой [за другими) добиваются для себя высокого положения, поэтому, даже когда они хотят принести пользу стране и успокоение народу, в действительности только вредят им. Вот почему в „Записях об учении (раздел классической книги Ли цзи) говорится, что венцом . [всего) должно быть занятие главным, а „Книга (т.е. Шу цзин) указует, что „неученост^ подобна лицу, обращенному к стене, и [неученый человек), занявший служебное положение, будет только суетиться, утонувши в мелочах. Следовательно, слова Мочхо из исполнительного ведомства (чипса) могут служить образцом для многих тысяч поколений»^[24].

В восьмом комментарии Ким Бусик изложил мотивы, побудившие написать правду о преступлениях в период междоусобиц конца Объединенной Силла (IX в.), когда ваны приходили к власти, убивая своих предшественников. При этом он ссылается на комментарии сунского ученого Оуян Сю, который отметил, что «мудрый автор Чунь-цю Кун-цзы не скрывал преступлений Хуань-гуна и Сюань-гуна (из древнего княжества Jly), а также чжэнского Ли-гуна и вэйского Сунпяо, убивших своих предшественников или соперников, а правдиво передал о том, как каждый из них стал правителем, чтобы последующие поколения могли знать истину. Ким Бусик пишет далее: «Эти идеи Чунь-цю побудили изложить здесь правдивую историю о том, как [сил]лаский Онсын убил Эчжана, Ким Мён убил Хигана и Уджин убил Минэ, чтобы каждому из них самому взойти на престол»^[25]. Этот комментарий имеет принципиальное значение для оценки Самгук саги как исторического источника, ибо говорит об определенном стремлении Ким Бусика и других составителей к объективному изложению исторических фактов, несмотря на всю их политическую тенденциозность при трактовке истории предшествующих Корё государств.

Сообщение летописцев о том, что основатель Корё ван Тхэджо интересовался тремя сокровищами Силла — изображением Будды высотой в шесть чжан в храме Хванёнса, девятиэтажной пагодой в том же храме, а также священным поясом, — стало поводом для девятого комментария Ким Бусика в «Летописях Силла», который посвящен оценке роли внешних атрибутов в управлении госу­дарством. В древнем Китае это были величественное здание, государственная печать и золотой котел. Соглашаясь с рассуждениями Хань-гуна (Хань Юя, конфуцианского ученого IX в.), считавшего ошибочным возвеличивание роли внешних атрибутов, Ким Бусик писал: «Подобно этому и так называемые три сокровища Силла, порожденные роскошью людей, насколько могли быть необхо­димыми для государства? Мэн-цзы говорил: „Сокровищами князей являются [только] три [вещи]: земля, народ и [мудрое] управление страной⁴⁴, а в „Истории [царства] Чу⁴⁴ сказано: „В государстве Чу нет того, что называют со­кровищем, но единственным сокровищем является добродетель^44[26]. Далее Ким Бусик подчеркивал, что распространение этих идей внутри государства способ­ствует благополучию государства, а распространение их за его преде­лами — всеобщему счастью. Так проповедовалась конфуцианская идея об уме­ренности и скромности.

В десятом, заключительном комментарии говорится о преемственности в истории государств Силла и Корё. Основываясь на конфуцианских представле­ниях о вечности существования патриархальной государственности, Ким Бусик не мог представить себе периода до возникновения государственности, поэтому он лишь констатировал странный, невероятный характер мифов о появлении основополагающих родов Пак и Сок из яйца, рода Ким из золотого ящика, о прародительнице чинханских племен (этот миф был хорошо известен в сунском Китае). Всю дальнейшую историю Силла Ким Бусик описал, исходя из конфу­цианских идеалов добродетельного правления, особо подчеркивая роль Китая. Первых правителей Ким Бусик изображает скромными, великодушными, под­черкивает простоту их правления и преданность в служении Срединному госу­дарству. «Под воздействием совершенных и мудрых нравов [Срединного государ­ства], изменивших первобытные обычаи, Силла стала государством с нравствен­ными понятиями, а затем при помощи военного могущества императора умирот­ворила Пэкче и Когурё, приобрела их земли, превратив в свои округа и уезды, и достигла процветания». Важнейшей причиной упадка Силла Ким Бусик считал распространение буддизма, так как, по его мнению, «почитая Закон Будды, в Силла не усмотрели гибельных последствий. По городам и деревням высились пагоды и алтари, а простой народ убегал в монахи, поэтому уменьшалось число солдат и крестьян, а государство слабело с каждым днем». В комментарии осуж­дается и образ жизни, который вели такие правители, как ван Кёнэ, за пьяным пиршеством не заметивший даже прихода неприятельского войска Кён (Чин) Хвона. Попав в крайне тяжелое положение, следующий ван, Кёнсун, решил отдаться под власть корёского вана Тхэджо. По словам Ким Бусика, тем самым он не только обрел заслуги перед царствующим домом, но и совершил «великое благодеяние для живущего (т.е. спасенного от гибели) народа». Благодаря этому Хёнджон (восьмой ван Коре), потомок ванов Силла по материнской линии, «взошел на драгоценный престол, и после этого линию правителей всё продол­жали его потомки»^[27]. И в этом Ким Бусик видел преемственную связь между государствами Силла и Корё.

В летописях Когурё и Пэкче помешено по шесть «рассуждений» — коммен­тариев Ким Бусика, но и в них основные вопросы истории каждого из государств рассмотрены сквозь призму конфуцианских понятий о добродетелях, существенных для Ким Бусика, государственного деятеля и историка сложного времени государства Корё.

Два первых комментария в «Дстописях Когурё» посвящены сыновней почти­тельности (хё), составляющей основу всех конфуцианских добродетелей. Это комментарии, собственно, не на реальные исторические события, а на предания о сыне легендарного основателя Когурё Чумона — ванс Юри, которые в летопи­сях изложены как подлинные факты. Это позволяет предполагать, что предания включены (или отобраны из старинных записей) Ким Бусиком как повод, чтобы изложить нравоучительные сентенции. И сам текст летописей кажется соответ­ствующим образом отредактированным. Во всяком случае, предание гласило, что сын вана Юри по имени Хэмён был весьма независимым, он не последовал за отцом, когда тот переменил столицу, и проявил непочтительность к правителю соседнего государства (названного Хваннёном). В летописи сказано, что весной двадцать восьмого года правления Юри (9 г. н.э.), в третьем месяце, ван отпра­вил к Хэмёну человека с посланием: «Перенося столицу, я желал обеспечить народу спокойствие мерами по укреплению своего государства. Ты не последовал за мной, но своею силою и упрямством вызвал враждебность соседнего государ­ства. Разве таким должно быть исполнение сыновнего долга?» Одновременно отец поспал сыну меч, чтобы он сам решил свою судьбу. Хэмён отправился на равнину Ёджина и там покончил с собой, на всем скаку бросившисьь на острие копья. Ким Бусик пишет в своем комментарии: «Почтительный сын служит ро­дителю и не должен покидать его, а обязан постоянно выражать свою почти­тельность так, как это делал [в дрсвности| Вэнь-ван, будучи наследником. А Хэмён, поселившийся в отдельном городе, любил только славу о своей доблести, поэтому нельзя не признать его виновным. К тому же известно, что в [Цзо\ чжуани сказано: „Если любишь сына, учи его праведному пути и отврати от зла (ошибок)“. |В данном случае! ван никогда прежде не поучал его (сына) и, только когда зло разрослось, разгневался и погубил сына, а посему можно по­лагать, что и отец не был (достойным) отцом, и сын — (подобающим) сыном»^[28].

Второй комментарий относится к самоубийству Ходона, сына вана Тэмусина, в пятнадцатом году его правления (32 г.). Первая жена вана, ненавидевшая Хо­дона (сына от второй жены), оклеветала его перед ваном, обвинив в покушении на ее честь, поэтому ван собирался наказать его. Однако Ходон не захотел объ­ясниться с отцом и уличить в клевете первую жену вана, «что причинит огорче­ния вану», считая такой поступок недостойным сыновней почтительности. В комментарии Ким Бусика осуждается отсутствие гуманности у вана, который, поверив клевете, толкнул на самоубийство безвинного любимого сына. Однако он усматривает и вину Ходона, потому что сын, которого наказывает отец, дол­жен поступать подобно Шуню, т.е. «принимать (безропотно) удары маленькой палкой, а от больших палок бежать, чтобы тем самым не дать отцу свершить несправедливость». Ходон же, по мнению автора, «соблюдая малые приличия, оказался неспособным увидеть, что такое великая справедливость^[29].

Третье «рассуждение» Ким Бусика касается вопроса о престолонаследии. Из- за того что после вана Тхэджо его место занял брат (ван Чхадэ), погибли закон­ные наследники и преданный министр. Рассказав о государстве Сун, в котором после Сюань-гуна возвели не сына его Юйи, а брата Му-гуна, и в результате в течение нескольких поколений не прекращались смуты, Ким Бусик обращает внимание на предостережение Чунь-цю о необходимости следовать правилам престолонаследия по прямой линии.

Сообщение летописей о том, что в тринадцатом году правления (191 г.) ван Когукчхон назначил первым министром Ыль Пхасо, ученого и мудреца, пребы­вавшего безвестным в деревенской глуши, — предмет следующего комментария. Приводя примеры из китайской истории, когда мудрые правители привлекали к управлению государством выдающихся людей и тем самым обеспечивали инте­ресы государства, Ким Бусик пишет: «Если здесь ван (Когукчхон) решил едино­лично взять из приморского захолустья Пхасо и, не посчитавшись с мнением окружающих, поставить (его! выше всех чиновников, а затем наградил и чело­века (Анню), предложившего его, то можно полагать, что он следовал установ­лениям прежних правителей (древности)»^[30]. Ким Бусику импонировали здесь решительность и единовластие вана.

В пятом комментарии к «Летописям Когурё» рассмотрен вопрос о манере освещения когурсско-танских конфликтов в официальной китайской историче­ской литературе. Рассказав о том, как танский император Тай-цзун раскаивался после неудачного похода против Когурё в 40-х годах VII в., но вопреки предо­стережениям (например, сыгуиа Фан Сюаньлина) затеял новый поход на Ляо- дун, чтобы потерпеть новую неудачу, Ким Бусик привел свидетельства очевидца Лю Гунцюаня. По его словам, во время чупхильского сражения, когда объединенные когурёско-мальгальскис войска заняли пространство в 40 ли, «император, взглянув на них, побледнел от страха», и, когда шесть танских ар­мий попали в тяжелое положение, «император до крайности испугался, поэтому «в конце концов спасся в единственном числе» и т.д. При этом Ким Бусик заме­чает, что ни «Новая история Тан» (Синь Тан шу), ни Цзычжи тунцзянь Сыма Гуана ни единого слова не говорят об этом, и вопрошает: «Не сокрыто ли все это ради (сохранения чести своего) государства?»^[31].

В шестом «рассуждении», помещенном в конце «Летописей Когурё, содер­жится общая оценка Ким Бусиком истории Когурё. Именно здесь говорится о Древнем Чосонс, в состав которого входили Хёнтхо (Сюаньту) и Аннан (Лолан), ставшие затем владениями Когурё. Киджа (легендарный выходец из Китая) рас­сматривался Ким Бусиком как создатель чосонской цивилизации. Он пишет, что сам Кун-цзы мечтал поселиться в этом благодатном краю и распространять свое учение.

Основываясь на конфуцианском принципе сяо, который означает сохранение доброго имени, проявление скромности и осторожности, Ким Бусик трактовал дальнейшее течение истории Когурё. Со времен империй Цинь и Хань Когурё граничило с северо-восточной окраиной Срединного государства, поэтому Ко­гурё, по мнению Ким Бусика, должно было соблюдать крайнюю осторожность, однако оно нападало на подвластные императору земли, постоянно вело войны. «Оно, (Когурё1, отвергало императорские указы и повеления, бросало в подзе­мелье государевых посланцев. Таковы были его упрямство и неуважение (к императору), поэтому (оно) многократно навлекало на себя карательные силы, и хотя иногда удавалось с помощью ловких тактических приемов громить боль­шие армии, но все кончилось тем, что ван капитулировал, а государство было уничтожено^[32].

Причину гибели государства Когурё Ким Бусик видел и в его внутренней слабости, возникшей вследствие несоблюдения норм конфуцианской морали. Он писал: «Рассмотрев [историю Когуре) от начала до конца, нельзя не заметить, что когда царили мир (понимание) между старшими и младшими (между госу­дарем и подданными), а в народе — всеобщее согласие, то даже великие госу­дарства были не в состоянии взять его, но, когда несправедливость (поселилась) в государстве (в ведении государственных дел) и бесчеловечное обращение с на­родом стало вызывать массовый ропот, (государство Когурё) пришло в такое расстройство, что не в состоянии было защитить себя»^[33]. И в комментариях к «Летописям Пэкче судьбу государства Пэкче Ким Бусик рассматривал в тесной связи с конфуцианскими добродетелями.

Прием в Пэкче перебежчика Сильсона, скрывшегося посте неудачного заго­вора против вана Силла, Ким Бусик назвал «стремлением к корысти путем со­крытия вора», которое привело к нарушению мира с соседним государством. До­стойным подражания считается поступок Цзи Вэньцзы из царства Лу (периода Чунь-цю), который изгнал явившегося цзюского изменника Пу, сопроводив та­кими сювами: «Когда встречают того, кто предан своему государю, то обраща­ются с ним так, как почтительный сын заботится о (своих) родителях. Когда встречают того, кто неверен своему государю, то наказывают его так, как кор­шун преследует воробья»^[34].

Тема преданности подданных появляется и в комментарии к записи об убий­стве пэкческого вана Кэро бывшим подданным Кольлу, который бежал в Когурё, а затем прибыл во главе когурёского войска. Ссылаясь на примеры древних, Ким Бусик характеризует деяния Кольлу как бесчестные.

Убийство своего государя чвапхёном Хэгу и захват власти (в 477 г.), пода­вление его мятежа в следующем году стали также предметом отдельного ком­ментария Ким Бусика. В связи с мятежом Пэкка (502 г.) историограф приводит цитату из Чунь-цю: «Слуга не должен изменять, а изменника следует каз­нить»^[35].

В следующем комментарии Ким Бусик рассуждает о долге государя. Ван Тон- сон (Модэ), не желая слушать жалобы на свои действия, «закрывал на запоры дворцовые ворота». «Рассуждение» Ким Бусика по этому поводу гласит: «[Даже] хорошее лекарство горько во рту, но полезно против болезни. Справедливое слово неприятно для слуха, но (зато) полезно для дела. Поэтому светлейшие го­судари древности, уничижая себя, советовались в делах правления, выслушивая упреки, смягчали выражение своего лица, так как боялись молчания людей, вы­вешивали барабаны, чтобы (люди) могли жаловаться, устанавливали доски, чтобы могли писать о своем недовольстве, и т.д. А здесь ван Модэ, даже получив письма с увещеваниями, не откликнулся [на них) и закрыл ворота, чтобы предотвратить повторение (жалоб). Чжуан-цзы сказал: „Того, кто видит ошибки, но не исправляется, слышит осуждение, но еще более упорствует [на своем), называют жестоким⁴⁴. Именно так можно называть и вана Модэ».

В заключительном комментарии к «Летописям Пэкче» затрагивается тема происхождения трех государств. Исходя из сообщений в летописи об общем про­исхождении Пэкче и Когурё от Пуё, а также о том, что «в пору беспорядков между династиями Цинь и Хань много людей Срединного государства бежало в Хэдон (Восточное Приморье), Ким Бусик считает, что основатели трех госу­дарств были потомками тех древних мудрецов.

Такое представление о происхождении трех государств, конечно, не может служить объяснением фактической истории формирования государственности, которое и в Корее было результатом возникновения классов и классовых проти­воречий в недрах разлагающегося первобытного общества у племен и народов, населявших Корейский полуостров и соседние территории. Мы уже касались этой проблемы во вступительной статье к переводу «Летописей Силла, а также в других наших работах^[36]. Этим вопросам уделено внимание и в комментариях к публикуемым летописям Когурё и Пэкче.

Основной причиной падения государства Пэкче Ким Бусик считал отсутствие у его правителей конфуцианских добродетелей, приведшее к вражде с Силла и Срединным государством. По словам Ким Бусика, они пользовались любой воз­можностью, чтобы захватить города и крепости Силла, забывая, что дружелюбие к гуманным людям, добрососедство — вот что драгоценно для го­сударства». Они игнорировали указы танского императора о прекращении вражды, и вследствие обретенной вины перед Китаем «стало неизбежным его (Пэкче) падение^[37].

Комментарии Ким Бусика не только дают оценку событий, описанных в летописях, но и пропагандируют идеи конфуцианства в условиях острой идейно­политической борьбы между конфуцианской идеологией укрепления централизо­ванного феодального государства и идеологией буддизма, отражавшего интересы центробежных сил крупного феодального землевладения.

Проповедуя основные принципы конфуцианского учения о двух началах, о системе отношений (между старшими и младшими, между государем и поддан­ными, между отцом и сыном и т.д.), о гуманном управлении государством, пре­данном служении ему, Ким Бусик как историк стремился с позиций этих прин­ципов рассмотреть и оценить историю трех государств, понять причины возвы­шения и падения государств.

Исходя из идеи садэджуый, историю корейских государств Ким Бусик рас­сматривал почти в исключительной зависимости от отношений со Срединным («старшим») государством, предназначив корейским государствам роль вассалов, обязанных усердно служить «старшему» государству. Внутренними причинами ослабления корейских государств он считал широкое распространение буддизма и нарушение освященных стариной принципов поведения правителей и поддан­ных. Хотя Ким Бусик и включил в свое сочинение важные сведения из старин­ных записей, можно предположить, что из его сочинения выпали те факты и по­ложения, которые не увязывались с основным направлением его исторической концепции. В частности, это видно на примере трактовки принципа легитимной преемственности государства Корё, т.е. вопроса о том, преемником какого госу­дарства является Корё. Само название государства Корё (оно точно совпадает с официальным названием Когурё в период существования трех государств) свиде­тельствует о том, какой смысл вкладывал в него основатель Корё. Притязания новой династии на освоение когурёского наследия, т.е. на восстановление тер­ритории государства в былых границах Когурё, неоднократно высказывались представителями правительства Корё (Со Хи и др.) при территориальных спорах с киданями^[38]. Концепция преемственности Корё от Когурё существовала и вв.⁴³, но ее заменила другая точка зрения конфуцианской группировки ари­стократов силлаского происхождения во главе с Ким Бусиком, которая во имя мира с китайскими династиями ценою признания вассального положения Коре отказалась от претензий на возврат когурёских земель и выдвинула идею о пре­емственности Корё от государства Силла. Эта идея высказана и в «рассуждениях Ким Бусика в связи с общей оценкой истории Силла, хотя не­мало сомнительного в его утверждении о том, что браки ванов Корё привели к тому, что на престоле этого государства стали править потомки последнего пра­вителя Силла — вана Кёнсуна.

Отмеченные черты исторического труда Ким Бусика, проникнутого откровен­ной политической тенденциозностью (прежде всего проповедью идеи преклоне­ния перед «старшим государством), вызвали разнообразную критику в после­дующей корейской историографии, начиная от Самгук юса («Дополнение к истории трех государств), написанного буддийским монахом Ирёном в конце в., вплоть до работ историков буржуазно-националистического направления в XX столетии (Син Чхэхо, Чхве Намсон и др.).

Для патриотически настроенных корейских историков разных эпох оказалось неприемлемым садэджуыйское стремление Ким Бусика представить историю своей страны по китайскому образцу, подчинить страну китайскому политиче­скому и идеологическому влиянию, игнорировать древнюю и самобытную исто­рию и культуру Кореи. Поэтому уже спустя некоторое время (по крайней мере с начала XIII в.), особенно в связи с возникновением новой угрозы извне (появление Монгольской державы), не только зрели боевые настроения и дух сопротивления иноземным захватчикам, но одновременно возникла и идеологи­ческая оппозиция историческим построениям Ким Бусика. В противовес его сжатому пересказу мифов в качестве «истории» основателя Ко­гурё — Чумона — писатель Ли Гюбо (1168—1241) написал «Книгу о ване Тон- мёне (Тонмёнван пхён), где значительно шире были представлены мифологи­ческие рассказы об основании государства Когурё. Примечательно, что Ли Гюбо опирался на материалы Ку самгук са, которые легли в основу Самгук саги. Со­поставление текста Самгук саги с сочинением Ли Гюбо позволяет не только су­дить о том, насколько сократил первоначальный текст конфуцианский рациона­лист Ким Бусик, но и предположить, что Ким Бусику явно понадобилось изме­нить и содержавшуюся в мифах концепцию о государственной преемственности Корё (как продолжателя и наследника Когурё). Вероятно, опять-таки в противо­вес Самгук саги, где игнорируется роль буддизма и буддийской церкви, буддий­ский монах Какхун издал в 1215 г. «Биографии высших священников Кореи» (Хэдон косын джон). Сочинение Ирёна Самгук юса представляет собой как бы «иррациональную» реакцию на сухой конфуцианский рационализм Самгук саги, где даже яркие предания и мифы изложены в виде перечня произвольно датиро­ванных фактов истории государств, как будто речь идет о деяниях реальных лю­дей. В отличие от Самгук саги автор Самгук юса собрал из исторических источ­ников (с точными ссылками на них) все рассказы о необыкновенном или геро­ическом, странном или курьезном, о том, что относилось в первую очередь к де­яниям буддийской церкви, правителям государств или рядовых людей, а также к религиозным и культурным традициям народа.

По словам ряда современных корейских буржуазных историков, бережное отношение Ирёна к фиксации явлений предшествующей доконфуцианской куль­туры (в том числе буддийской) являлось выражением «духа национальной самостоятельности». Автор Самгук юса начальным этапом корейской истории считал не период Трех государств, а Древний Чосон, причем в мифе о его основателе Тангуне (Вангоме) подчеркивал самостоятельное зарождение и развитие корей­ской истории (Тангун считался непосредственным потомком богов- небожителей), а преемственность в истории страны он изображал как непрерывную линию от Древнего Чосона (через Чосон Вимана и Махан) к трем государствам. По своей критике китаецентристских устремлений Самгук юса перекликается с национальной историографией нового времени^[39].

Не имея возможности остановиться на обширной историографии, посвящен­ной Самгук саги, приведем лишь один пример крайне отрицательного отношения к Ким Бусику со стороны историка Син Чхэхо (1880—1936), представителя буржуазно-националистической историографии, отразившей национально-осво­бодительную борьбу корейского народа против японского империализма в пер­вые десятилетия XX в.

Воодушевленный идеей пробуждения национального сознания для борьбы за независимую Корею, Син Чхэхо считал необходимым освободить народ от раб­ской идеологии конфуцианства, от низкопоклонства перед Китаем, так. называ­емой идеи служения старшим. В первую очередь для этого следовало раскрити­ковать проникнутую этой идеологией историографию. Он отмечал, что благодаря таким конфуцианским пропагандистам садэджуый, как Ким Бусик, «исчезла не­зависимая и творческая история (историография?), осталась только история ра­бов». По мнению Син Чхэхо, Самгук саги — серое и несамостоятельное сочине­ние, ибо автор, проникнутый духом низкопоклонства, представлял корейскую историю лишь в качестве комментариев к «Описаниям восточных варваров» в китайских династийных историях. Славная история Кореи, географически про­стиравшейся вплоть до Восточной Монголии, идеологически освященная верой хваранов с их рыцарской доблестью, а политически представленная именами ва- нов Квангэтхо и Чинхын, Ён Кэсомуна и других героев, воевавших с инозем­цами, по замечанию Син Чхэхо, так была переписана Ким Бусиком, что пре­делы Кореи сужены до границ по Тэдонгану и Хангану, ее институты, культур­ные ценности, нравы и обычаи перелицованы на конфуцианский лад и сведены к обучению конфуцианским трем принципам и пяти отношениям, а политика свелась к поставкам дани и отбиванию поклонов, чтобы заслужить звание госу­дарства истинномудрых (цзюньцзы). Син Чхэхо указывает, что Ким Бусик исказил линию исторической преемственности, идущей от Тангуна, а также исконную религию хваранов, превознес события, относящиеся к пропаганде конфуцианских норм, и вычеркнул из истории все, что противоречило идеям са­дэджуый и выражало свободный дух страны, «поэтому „Исторические записи трех государств” не представляют никакой ценности ни как история культуры, ни как политическая история»^[40].

Проблема правильной оценки не только идейного содержания, но и значения труда Ким Бусика Самгук саги как исторического источника актуальна и в наше время. В современной историографической корейской литературе нет однозначного мнения по этой проблеме.

В противовес целой серии негативных критических оценок, дававшихся этому памятнику историками самых различных направлений — буддистами и конфу­цианцами в средние века, представителями и японской и корейской национали­стической историографии в новое и новейшее время, — профессор Ко Бснъик ¹ (Сеульский университет) в работах, опубликованных в 70-е годы, стремился по­казать большое значение этого памятника прежде всего как основного источника по истории Кореи в течение длительного периода времени. Он пишет, что большая часть критических замечаний, высказанных средневековыми авторами и историками нового времени, несправедлива, поскольку они, по мнению Ко, не учитывали ни особенностей идеологической обстановки в момент создания этого сочинения, ни объективных причин его ограниченности из-за недостатка истори­ческих источников. Если же сравнить с сочинениями традиционной китайской (династийной) историографии и последующей средневековой корейской истори­ографии, особенно «ясно видны несомненные достоинства Самгук саги»⁴¹

Не отрицая конфуцианской китаецентристской идейной ориентации коммен­тариев Ким Бусика к летописям трех государств, Ко Бёнъик полагает, что по сравнению с конфуцианцами эпохи династии Ли садэджуый и конфуцианский догматизм Ким Бусика «более взвешенные», отличались «в большей мере объек­тивностью и рациональностью», что во имя догм Ким Бусик не искажал факты и не изменял терминологию, как это допускалось в произведениях Чхве Чхивона или в более поздней, чем Самгук саги, конфуцианской историографии (Самгук саряк и Тонгук тхонгам, XV в., Тонса канмок, XVIII в.). Ким Бусик старался точно передавать древние факты и исторические наименования, даже не уяснив порой их значения; и, даже одобряя те или иные принципы в теории (например, традицию установления названия эры правления через год после восшествия), он считался с реальной исторической практикой в трех государствах, согласно которой начало правления определялось со времени восшествия — чыкви чхин- вон поп. Ко Бёнъик признает вероятность сокращения Ким Бусиком каких-то материалов из использованных источников, и на основе сличения приведенных в Самгук саги мифов об основании государств с версиями этих мифов в других источниках приходит к заключению, что Ким Бусик стремился сохранить глав­ное содержание использованных источников, не позволял себе произвольного обращения с ними. В этой связи Ко Бёнъик критикует известных японских коре- еведов Цуда Сокити и Суэмацу Ясукадзу, полагавших, что в ранних частях ле­тописей трех государств (до IV—V вв.) Ким Бусик прибег к фабрикации несу- шсствовавших исторических фактов. По мнению Ко Бёнъика, эти историки не учитывали того уровня официальной историографии Корё XII в., когда предъяв­лялись особенно высокие требования к точности в изложении истории, о чем свидетельствовала практика дневниковых записей^[41]. Если и встречаются неправ­доподобные, фантастические сюжеты в начальных разделах летописей, то они не сочинены Ким Бусиком, а заимствованы из источников, которыми он пользо­вался (Коги, Кусамгукса).

Ко Бёнъик считает несостоятельным обвинение Ким Бусика в субъективном отношении к каждому из трех государств, судя по тому, что государству Силла уделено основное внимание. Больший объем материалов по истории Силла в Самгук саги Ко Бёнъик объясняет большим количеством сохранившихся источ­ников. Наоборот, в том, что Ким Бусик каждую из историй трех государств на­зывал понги (кит. бэньцзи, «основные записи») — термин, обозначавший лето­писи императорских династий в Китае, — и во всех трех летописях одинаково употребил местоимение «наш», «наша», «наше» применительно к каждому из трех государств, Ко Бёнъик видит проявление беспристрастия и объективности.

Основной вывод Ко Бёнъика состоял в том, что приверженность конфуциан­ской идеологии и садэджуый автора Самгук саги не повлияли на характер изло­жения истории в его труде — оно отличается высокой степенью объективности и беспристрастия.

Однако против вывода Ко Бёнъика категорически выступил профессор Ким Чхольджун (Сеульский университет)^[42]. Он считает «бессмысленным и вредным рассматривать характер исторических сочинений без конкретного анализа (выраженных в них1 исторических воззрений (будь то в Корё или Чосоне, будь то идеи низкопоклонства или независимости) в непосредственной связи с изме­нениями в идейных течениях прошедших эпох и социально-культурной функции этих идей»^[43].

Историческую обстановку конца периода Силла и начала государства Коре Ким Чхольджун определяет как «время перехода от древнего общества к средне­вековому». И этому средневековому обществу нужна была, по его мнению, но­вая конфуцианская идеология со своими историческими воззрениями, которые впервые были сформулированы в трактатах Чхве Сынно, предлагавшего заим­ствовать передовые идеи и учреждения Китая для строительства централизован­ного государства. Как отмечает Ким Чхольджун, это не идея садэджуый, как по­нимали впоследствии, а предложение добровольно заимствовать китайские образцы, так как необходимость поставить конфуцианство на службу средневе­ковому государству диктовалась не извне, а «внутренними противоречиями древнего царства». Правда, характер этих противоречий Ким Чхольджун не рас­крывает, хотя и подчеркивает возрастание роли конфуцианских идей, ставших идеологией столичной аристократии. По словам Ким Чхольджуна, местные магнаты (ходжок, или могущественные роды) находились в противоречии со сто­личной (кэгёнской) знатью. Унаследовав традиции Когурё, они выступали за по­литику экспансии на севере, в идеологической области отстаивали традицион­ную культуру, содержавшую даосские элементы, тогда как централизованная власть вана опиралась на конфуцианские идеи, противостоящие традиционной культуре. Так рассматривает Ким Чхольджун конфликт между согёнскими и кэ- гёнскими группировками правящего феодального класса. Первая из них, про­должая когурёские традиции, проповедовала мистические геомантические идеи и выступала за возрождение страны путем провозглашения империи в противовес чжурчжэням. Вторая выступала против конфликта с чжурчжэньской династией Цзинь и проповедовала конфуцианскую идею садэджуый, видя в ней средство самосохранения, так как война с чжурчжэнями и поход на север означали бы усиление военного дворянства и подрыв позиций столичного чиновного дворян­ства. Как считает Ким Чхольджун, вне этой политической борьбы нельзя понять Самгук саги как творение идеолога конфуцианской аристократии. И именно вследствие конфуцианской тенденциозности корейская культура периода Трех государств и Объединенной Силла в Самгук саги по сравнению, например, с Самгук юса выглядит столь однообразной. Ким Бусик постарался так закамуф­лировать явные различия между чертами древней и средневековой культур, что в его сочинении они почти не видны (Ку самгукса были им переделаны так, чтобы устранить элементы древней культуры и заменить их конфуцианскими представлениями).

По мнению Ким Чхольджуна, Ким Бусик, опираясь на свои политические по­зиции, игнорировал в своем сочинении те исторические источники и материалы (эпиграфика, частные биографии и др.), в которых были запечатлены особенно­сти древнего общества, и предпочел им китайские сочинения, проникнутые кон­фуцианскими идеями. Из сравнения с Самгук юса Ким Чхольджун заключает, что автор Самгук саги не отразил такую важную особенность добуддийской и буддийской культуры в период Трех государств, как развитие местной поэзии (л:янга), лишь вскользь упомянул поэтическую антологию Самдэмок («Чтение для трех поколений»), но не привел из нее ни одного произведения.

Зато Самгук саги изобилует сведениями об обмене посольствами с Китаем, чтобы подчеркнуть реализацию конфуцианских норм садэджуый, и совершенно игнорирует сведения даже из Тан шу, где говорится об упорном сопротивлении Когурё нашествию войск Суйской династии, о крайне независимой политике этого государства. Такие материалы, естественно, противоречили бы тезису Ким Бусика о зависимом положении корейских государств и усилили бы политиче­ские позиции его противников — сторонников идеи возвеличения Корё как самостоятельного государства.

Как показывает Ким Чхольджун, автор Самгук саги почти совершенно игно­рировал существование древнего Чосона, стараясь не упоминать его, так как это могло бы вызвать вопрос о легитимности Когурё, а не Силла, как заявлял Ким Бусик. Позднее в Самгук юса линия преемственности ведется от древнего Чо­сона через Когурё, Пёнхан, Пэкче, Чинхан и Силла.

Ким Чхольджун считал методологически несостоятельным стремление Ко Бёнъика показать достоинства Самгук саги в сравнении с сочинением XV в. Тон­гу: тхонгам, относящимся к иной исторической эпохе. Логичнее было бы, по его мнению, сравнить с сочинением той же эпохи, а именно с Самгук юса, пред­ставлявшим противоположное идейное направление той эпохи. Если Ко Бёнъик приводил термин понги как свидетельство беспристрастности Ким Бусика, упо­треблявшего этот термин к истории всех трех государств, то Ким Чхольджун считает в принципе неправильным при анализе исторических явлений исходить только из содержания терминов без их всесторонней оценки. А критерием для определения приверженности историков идее низкопоклонства Ким Чхольджун считает их отношение к предшествующей традиционной культуре, поясняя, что конфуцианская идеология и принадлежность к кёнджуской аристократии поме­шали Ким Бусику правильно оценить традиционную культуру, поэтому для исправления его заблуждения Ли Гюбо пришлось составить «Книгу о ване Тон- мёне», а монаху Ирёну — Самгук юса, где в самом начале помещен миф о Тан- гуне, а Древний Чосон назван начальным моментом корейской истории.

Однако и рассуждения самого Ким Чхольджуна не кажутся нам бесспорными. Прежде всего это касается общей периодизации истории Кореи. Так, древняя история заканчивается к началу периода Корё или ко времени создания центра­лизованного государства в X—XI вв., когда становятся явными признаки утвер­ждения крупного феодального землевладения. Не менее спорным является куль­турно-исторический (а не социально-экономический и идеолого-политический) подход к трактовке места и роли конфуцианской историографии в Корее. Разу­меется, эти проблемы могут быть предметом только специального исследования. Здесь же мы остановимся вкратце на обсуждении вопроса о значении Самгук саги как историографического памятника и исторического источника во время встречи за круглым столом ведущих южнокорейских специалистов по историо­графии — Ко Бёнъика, Ли Гибэка, Ли Усона и Чхон Гвану в конце 1976 г.^[44].

Ко Бёнъик отметил, что Самгук саги — сочинение, написанное по китайским конфуцианским образцам, но в этом вовсе нельзя было усмотреть низкопоклон­ство, ибо положение сунского Китая не дает основания для такой точки зрения. Самгук саги следует оценивать главным образом как самую раннюю из сохра­нившихся корейских книг. В отличие от мифологических, генеалогических или иных апологетических сочинений этот труд, по мнению Ко Бёнъика, освещал только исторические факты, поэтому в нем очень мало ирреального или фанта­стического, что обычно свойственно сочинениям древних авторов. Не разделяя мнения тех, кто считает Самгук саги сочинением, отличающимся идеализацией, умолчаниями, подделками и искажениями, Ко Бёнъик подчеркивает, что в Сам­гук саги, как и в любом другом сочинении, произведены отбор и сокращение использованных материалов, «но нельзя сказать, что нарочито фальсифицирова­лись или искажались факты». Конечно, Ким Бусик и другие составители Самгук саги, проникнутые конфуцианскими идеалами, порой недооценивали традици­онную культуру, но тем не менее, подчеркивает Ко Бёнъик, они проявили опре­деленный интерес к прежней традиции и культуре.

Касаясь проблемы исторической достоверности летописей трех государств, Чхон Гвану сказал, что, за исключением частей по самой ранней истории, все остальное в Самгук саги вполне заслуживает доверия, хотя, как и в случае с японской хроникой Нихон секи, каждое сомнительное сообщение необходимо рассматривать отдельно. Осуждая нигилистическое отношение к Самгук саги, Чхон Гвану сказал: «Если бы не было Самгук саги, разве мы могли бы предста­вить себе систематическую историю трех государств?» Причины недоверия к ранним частям Самгук саги Чхон Гвану видел в невозможности установить ме­стонахождение названных в тексте географических пунктов и районов (крепостей Васан, Кусан и др.) и высказал идею о том, что название Чинхан нельзя привязывать лишь к одному району. Говоря о поддельных записях в «Летописях Силла» относительно Хёккосе, Тхархэ, Чхон Гвану сообщил любо­пытные результаты сличения данных о солнечных затмениях с аналогичными записями в китайских династийных историях того же времени, и оказалось, что в Самгук саги отсутствуют многие эпизоды, упомянутые в них, но есть и записи о тех затмениях, которые не зафиксированы в китайских историях. Следова­тельно, сведения в Самгук саги основывались на каких-то местных источниках. Хотя некоторые записи в ранних частях Самгук саги выглядят недостоверными с современной точки зрения, памятник требует к себе самого серьезного внима­ния, подчеркивал Чхон Гвану.

Достоверность данных Самгук саги рассматривали также Ли Гибэк и Ли Усон. Ли Гибэк допускает, что автор Самгук саги сократил, например, легенду о Чумоне, внес поправки в стиль старинных летописей, но сомневается в том, что Ким Бусик мог добавить в легенды собственные измышления. По мнению Ли Усона, основным источником при составлении Самгук саги могла послужить Ку самгукса («Старая история трех государств»). Судя по ее фрагменту под назва­нием «Основная летопись (понги) вана Тонмёна», можно утверждать, что Ку самгукса имела классическую структуру династийных историй (киджончхе) и в Самгук саги использованы не только материалы, но и структура Ку самгукса. Отличие же состоит в том, что линию исторической преемственности государства Корё Самгук саги ведет не от Когурё, а от Силла, причем в текст включены конфуцианские исторические воззрения и, вероятно, значительная часть материалов о древних обычаях и культуре. Ли Усон отметил, что Самгук саги открыли новую страницу в корейской историографии.

Попытку объективной оценки Самгук саги как историографического памят­ника представляет монография Син Хёнсика, который применил методы количе­ственного анализа приводимых в Самгук саги фактов^[45].

На наш взгляд, оценить справедливость суждений историков можно путем сравнительного изучения Самгук саги и других (корейских, китайских и япо­нских) источников той же эпохи. Мы полагаем, что критическое изучение этого памятника имеет важное значение для научного изучения не только истории Кореи раннего периода, но и некоторых непростых проблем современного разви­тия Кореи.

М.Н.ПАК

***

 Самгук caги. Летописи Когурё, наст. изд. с.101.

^[2] Самгук cam. Летописи Иэкчс, наст. изд. с. 152.

^[3] См. комментарии к летописям Пэкче в наст. изд.

^[4] Самкук саги. Летописи Силла. пер. М.Пака, с. 131.

^[5] «Весны и осени (Чунь-цю) — древнекитайская летопись царства Лу. приписываемая Конфу­цию.

^[6] «История Корё — официальное сочинение об истории предшествующей династии, составлен­ное в XV в. при династии Чосона.

^[7] Там же, с.555—556.

^[8] Самкук саги, Летописи Силла, пер. М.Пака, с.297—298.

^[9] Коре са. т.З. кн.98 (Биографии, Ким Бусик), с. 135—143.

^[10] Там же, с.136.

^[11] Ким Чхольджун. Хангук кодэ сахве сигу (Исследование [по истории) древнего общества Ко­реи). Сеул. 1976, с.307—326

^[12] Карс са, т.З. кн.93 (биографии, Чхве Сынно). с.65.

^[13] Ким Чхольджун. Указ. соч., с.317.

^[14] См.: Коре са. т. 1. кн.2 (Летописи царствований, начальный год (правлении) Кванджона), с.31.

Там же. т.З, кн.93 (Биографии. Чхве Сынно), с.64.

^[16] Ким Чхольджун. Указ. соч., с.321.

^[17] Пит. по: Ким Чхольджун. Указ. соч., с.322.

[18]

Самкук саги. Летописи Силла, пер. М.Пака, с.61.

^[19] Там же, с.75.

^[20] Там же, с.100.

^[21] Там же, с. 109.

²³ Там же. с. 125.

^[23] Там же, с.151.

^[24] Там же. с.243—244.

^[25] Там же. с.262— 263.

^[26] Там же. с.286.

^[27] Там же. с.293—294.

³ Самгук саги. Летописи Когурё, пер. М.Пака, наст, изд., с.41.