ХОЛОДОВИЧ Александр Алексеевич - филолог
Алекса́ндр Алексе́евич Холодо́вич
(11 (24) мая 1906, Кронштадт — 20 марта 1977, Ленинград) — российский лингвист, профессор, основатель петербургской типологической школы. Труды по корейскому и японскому языкам, теории грамматики, типологии; активная научно-организационная и издательская деятельность, переводы лингвистических работ на русский язык.
Биография
Окончил Ленинградский университет (1927); преподавал на восточном факультете ЛГУ, в разные годы заведовал кафедрами корейской, китайской, японской филологии. С 1961 г. — в ЛО Института языкознания АН СССР, где руководил созданной им группой структурно-типологического изучения языков.
Вклад в науку
Ранние работы в основном по грамматике корейского и японского языков, в том числе монографические описания синтаксиса японского военного языка (1937) и строя корейского языка. В терминологии этих работ и в подходе к фактам языка частично прослеживается влияние идей Н. Я. Марра; специалисты в настоящее время оценивают эти работы как в целом устаревшие, несмотря на отдельные проницательные суждения и удачные описательные решения.
В работах 1960-70 гг., напротив, Холодович выступает как смелый новатор и оригинальный теоретик, выдвинувший программу типологического изучения грамматических категорий в языках мира (универсальной грамматической «библиотеки смыслов»). В соавторстве с И. А. Мельчуком предложил теорию залога, основанную на исчислении всех возможных значений грамматической категории. По намеченной Холодовичем программе исследований и под его руководством были осуществлены коллективные описания каузативных (1969) и пассивных (1974) конструкций; эта работа была продолжена и после его смерти в рамках деятельности петербургской типологической школы.
Как и В. А. Звегинцев, Холодович обладал острым чувством нового и стремился поддерживать молодых исследователей, а также пропагандировать мало известные в СССР в то время достижения лингвистики XX века. Им была переведена на русский язык книга Н. С. Трубецкого «Основы фонологии» (1960); под его редакцией и с его комментариями вышло русское издание всех основных работ Ф. де Соссюра (1977), включающее в том числе и новый перевод «Кypcа общей лингвистики» (в настоящее время общепринятый).
Литература
Основные работы А. А. Холодовича собраны в посмертном сборнике «Проблемы грамматической теории» (Л., 1979); там же имеется библиография его трудов.
А. Ф. Троцевич. Мой Учитель Александр Алексеевич Холодович
6 марта 2015 • 2 043 просм. • Корееведение, Персона • Троцевич А. Ф., Холодович А. А.
Первая группа студентов Корейского отделения, 1948 г. (несколько членов группы отсутствуют, в частности – Геннадий Евгеньевич Рачков, один из лучших учеников первого выпуска).
Александр Алексеевич
Холодович
профессор
доктор филологических наук
(11.05.1906 — 20.03.1977)
Про Александра Алексеевича Холодовича, ученого, лингвиста, основателя «Ленинградской школы корееведения» написано немало статей, прочитано много докладов, составлены списки его трудов, посвященных как изучению корейского и японского языков, так и проблемам общего языкознания[1]. Достаточно в Интернете набрать «Холодович Александр Алексеевич», и вы получите исчерпывающую информацию о деятельности ученого-лингвиста и ученого- организатора науки.
В этой заметке я хочу рассказать о своем многолетнем опыте общения с А. А. – Учителем и человеком[2].
В августе 1945 г. капитулировала Япония и Корея освободилась от колониальной зависимости. После освобождения на севере образовалась Корейская Народно-Демократическая Республика, а на юге – республика Корея. Граница между двумя государствами проходила по 38-й параллели[3]. Изучение корейского языка в России, которое началось в 1897 г. в С.-Петербургском Императорском университете, прекратилось после 1917 г.[4] Так получилось, что на карте мира появилась новая освобожденная Корея, а знающих эту страну в России (Советском Союзе) практически не было. Для подготовки специалистов по Корее в 1947 г. в Ленинградском университете на Восточном факультете открыли Корейское отделение и набрали первую группу студентов, 20 (или 21 человек, уже не помню точно) и почти половина группы – корейцы, которые приехали учиться из республик Средней Азии. Нашим учителем «всех корееведческих дисциплин» был Александр Алексеевич Холодович.
Помнится, под «корейскую аудиторию» была отведена небольшая очень холодная комната с печкой на лестничной площадке (печку мы топили сами ломаными стульями). В эту самую аудиторию вошел не очень высокий человек среднего возраста. Бросив на нас скептический взгляд, швырнул на стол видавший виды портфель и, усевшись на стул вполоборота к нам, начал урок.
Это и был Александр Алексеевич Холодович, блистательный лектор, специалист по теории языкознания, японовед, человек язвительно остроумный, чьи колкие замечания не щадили ни студентов, ни коллег. Сам он любил и понимал юмор, не обижался, даже если шутка всерьез его задевала. Геннадий Евгеньевич Рачков, один из его лучших учеников первого выпуска, вспоминает, как однажды они с выпускниками младшего поколения решили поздравить его с днем рождения необычным подарком. Преподнесли якобы взятое у него интервью, где вопросы (подчас довольно нескромные) задавали они, а для ответов сделали подходящие вырезки из его писем и вклеили в текст. Выглядело так, будто он реально, в письменном виде, отвечал на вопросы. Написано-то было его собственным почерком, а по содержанию звучало довольно скандально. А. А. и в голову не пришло оскорбиться, напротив, «интервью» его очень развеселило.
Люди, окружавшие А. А., по-разному его воспринимали. Вот несколько строк из воспоминаний Сильвии С. Гитович, жены ленинградского поэта Александра Гитовича: «Холодовича Саня хорошо знал, дружил с ним и любил его, несмотря на то, что в университете тот слыл человеком неприятным, резким и нетерпимым. Действительно, Холодович был нетерпим к лени, посредственности, приспособленчеству и не старался этого скрывать»[5].
Такие люди весьма неудобны для начальства, ну а нам, которые общались с ним постоянно, доставалось больше всего. Обижались, конечно, но обожали. К его занятиям готовились старательно. Боже упаси неряшливо сделать перевод, или неуклюже по-русски построить фразу, будете беспощадно осмеяны, но самое ужасное – перестанете существовать для него на целый месяц, а то и дольше. А. А., войдя в аудиторию, сядет так, чтобы вы видели только его спину, будет обсуждать перевод со всей группой, только не с вами. «Немилость» полагалось пересидеть и ни в коем случае не проявлять инициативу, самому нарушить «бойкот». Но зато сколько счастья было получить прощение!
Как много сейчас на Корейском отделении самых разных лекций, семинаров по кореистике – языку, литературе, истории, этнографии – все даже запомнить трудно. К тому же теперь кореистов набирают по двум специализациям – филологов и историков. А тогда, в 1947 году, мы все учились в одной группе – и будущие историки, и филологи. У нас была одна кореистическая дисциплина – чтение текстов. Мы начинали изучение языка не с чтения специальных адаптированных текстов, их просто не было. А. А. приносил то, что удавалось найти: какие-то короткие рассказики, исторические и литературно-критические заметки из старых, изданных еще при японской оккупации, журналов. А на старших курсах читали известную в Корее «Историю корейской повествовательной литературы» 朝鮮小說史 Ким Тхэчжуна 金台俊[6]. А. А. раздавал нам фотографии страниц этих текстов, которые мы читали на занятиях, а дома должны были готовить переводы.
Нам не читали специального теоретического курса грамматики корейского языка. С грамматикой знакомились по текстам: в особые тетради мы записывали грамматические показатели, которые встречались в текстах, а также пояснения к ним и примеры их употребления. Потом грамматика «отрабатывалась»: А. А. давал задания перевести с корейского языка на русский фразы, где встречается определенная морфема, и – с русского на корейский, с ее использованием. Точно так же по текстам, уже на старших курсах, А. А. преподавал историческую грамматику, графику и фонетику (язык памятника XV в.). Он читал с нами поэму «Дракон летит в небе. Песнь» 龍飛御天歌, прославляющую основателя династии Ли (1392-1910) и отпечатанную в 1447 г. У нас был текст, изданный в КНДР в филологическом журнале조선어연구 «Изучение корейского языка»[7]. Этот журнал, как и некоторые другие книги, привезли нам студенты из КНДР, которые в конце 40-50-х годах стали приезжать учиться в Ленинградский университет.
В те годы еще не было корейских словарей. На занятиях слова к текстам нам давал сам А. А., и мы записывали их в свои тетради, а когда «подросли», поняли, что удобнее пользоваться карточками. Так у нас появились собственные корейско-русские словари. Готовить переводы дома было уже сложнее, но на наше счастье в корейских изданиях того времени лексику китайского происхождения печатали иероглифами, и можно было использовать китайские и японские словари. Особой популярностью у нас пользовался «Краткий японо-русский иероглифический словарь» А. Роз-Иннеса[8]. Хочу заметить, что А. А. нам не давал никаких рекомендаций для поисков «пособий для перевода», все это мы должны были находить сами. Задания проверялись строго и тому, кто не сумел сообразить, в каком словаре искать нужные слова, влетало по первое число. Конечно, в группе были свои корейцы, кое-что могли подсказать они, а кроме того, в конце 40-х годов появились студенты и аспиранты из КНДР, и мы бегали консультироваться к ним. Вот так «жестоко» А. А. приучал нас к самостоятельности и упорству в поисках нужных материалов.
В обучении языку на первом месте у А. А. был текст, и на всех занятиях с ним мы читали и переводили. Выглядело это так. Давалось задание – дома перевести отрывок текста, всем один и тот же. На занятиях качество перевода проверялось: А. А. вызывал кого-нибудь из нас прочесть первую фразу текста сначала по-корейски (это было не всегда просто, так как в тексте были иероглифы и читающий должен был безошибочно произнести их корейское чтение), а потом перевод на русский язык. Дальше вся группа принимала участие в обсуждении перевода, каждому предлагалось высказаться – либо согласиться с предложенным переводом, либо дать свой вариант. А. А. предоставлял нам свободу слова, время от времени вставляя едкие замечания после явно неудачных предложений. На старших курсах такие переводы мы делали на занятиях «с листа» (без словаря), но, конечно, с помощью Учителя. Такой метод обучения приучил нас не бояться сложностей и уметь ориентироваться в текстах любой трудности.
Как я уже заметила, у нас не было специальных учебных текстов, А. А. читал с нами научные филологические работы, написанные корейскими исследователями и для исследователей, где много цитат из произведений, написанных на ханмуне без переводов на современный язык и без пояснений. Такой, например, была «История корейской повествовательной литературы» Ким Тхэчжуна, о которой речь шла выше. Чтобы познакомить нас с особенностями языка традиционной художественной прозы, А. А. начал читать с нами «Повесть о Чхунхян» – издание 30-х годов одного из текстов этой популярной в Корее повести[9]. Текст был трудный, с цитатами и системой художественной образности, связанной с «китайской классикой». В изданиях этого типа не было принято толковать китайские имена и названия, переводить на корейский язык цитаты из китайских стихов и образные выражения. Конечно, на старших курсах мы уже получили сведения о китайской литературе, написанной на литературном языке вэньянь, и о принципах китайского стихосложения, но перевод «Чхунхян» давался нам трудно, и А. А., читая с нами эту повесть, иногда опускал слишком длинные китайские цитаты. Пояснения по тексту отрывков фраз, написанных вэньяном, особенностей структуры текста, «украшенного» художественными образами на вэньяне, и грамматики старого языка мы получали от А. А.
Уникальность наших занятий с А. А. была еще и в том, что подчас, особенно на старших курсах, терялась четкая граница между учителем и учеником. Мы вместе осваивали новый язык, вместе пытались найти верное решение, разбирая трудный текст.
А. А. не боялся давать трудные задания нам, «только что вылупившимся». После окончания университета нам было поручено не только вести семинарские занятия со студентами (чтение текстов), мы должны были составить и начать чтение новых лекционных курсов, которых не было не только у нас, но и в корееведении на Западе. Г. Е. Рачков, например, должен был подготовить два курса лекций: «Введение в корейскую филологию» и «Вводный курс фонетики». А мы с Марианной Ивановной Никитиной – лекции по современной литературе (М. И. Никитина) и по истории традиционной поэзии и прозы (А. Ф. Троцевич)[10]. Лим Су стал обучать студентов иероглифике и каллиграфии, а также разговорному языку[11]. В начале нашей преподавательской деятельности А. А. приходил на занятия послушать, как мы ведем «урок». К каждому он зашел только один раз, и этого было для него вполне достаточно, чтобы вынести суждение. Суждение тоже было вынесено только один раз. Конечно, в ожидании «суда» мы трепетали. Ведь А. А. очень любил «насмешничать» и крайне редко хвалил. Но мы-то за пять лет «жизни» хорошо изучили повадки своего Учителя и знали, что если он на «разборке» занятия кратко отметит: «у него (или у нее) при моем появлении не задрожал голос (руки)», уже это будет знак одобрения.
А. А. поставил задачу подготовить специалистов по ведущим филологическим дисциплинам и взял на себя руководство двумя литературоведческими диссертациями, М. И. Никитиной и моей. Это был новый, совершенно неожиданный для нас этап работы с Учителем. Темы своих работ мы назвали сами, А. А. согласился и про нас «забыл». Никаких планов, отчетов, написанных глав он не требовал, хотя по-прежнему активно общался с нами в связи с преподавательской деятельностью (в те годы не было таких жестких требований к аспирантам, как сейчас).
За то время, пока мы с М. И. писали свои работы, окончился срок нашего обучения в аспирантуре, нас приняли на работу в Институт Востоковедения. А. А. принял в этом активное участие, звонил директору Института и дал нам прекрасную характеристику. Мы даже успели выступить с докладом на Международной конференции востоковедов в Москве в 1960 г. Надо сказать, А. А. волновался и даже «отрабатывал» с нами нужные акценты в докладе. А когда мы с М. И. наконец защитили свои диссертации и к А. А. подошли коллеги, чтобы поздравить с успешной защитой, он ответил: «А меня поздравлять не с чем. Ведь мой принцип руководства – не руководить!» И действительно, А. А. испытывал своих учеников «на прочность»: выплывет сам, значит выйдет из него толк, потонет – ну, туда ему и дорога!
В 50-х годах у нас в стране начался «дальневосточный издательский бум». Один за другим стали выходить переводы знаменитых китайских романов «Троецарствие», «Сон в красном тереме», «Речные заводи» и сборники стихов прославленных поэтов (Ли Бо, Ду Фу, Ван Вэя). Корейская литература, естественно, не осталась в стороне, тем более, Корея в те годы все еще оставалась малоизвестной страной. А. А. стал организатором первых переводов корейской классической литературы, а переводчиками – конечно же, его ученики, которые не без помощи Учителя перевели три корейских традиционных повести: «Чхунхян» 춘향전, «Хон Кильдон» 홍길동전 и «Фазан» » 장끼전. А. А. выправил и отшлифовал наши переводы, написал комментарии и предисловие. Так в 1954 году в московском издательстве «Художественная литература» вышел первый сборник переводов под названием «Корейские повести». На очереди была поэзия, знаменитые трехстрочные стихотворения сичжо 시조.
Организовывать и стимулировать переводческую деятельность ленинградских китаистов и кореистов приехала директор Издательства художественной литературы М. Н. Виташевская. Знакомство с ней состоялось на квартире у ленинградского поэта и переводчика А. И. Гитовича. На эту встречу А. А. взял и нас с М. И. Никитиной. Мы впервые оказались в непринужденной обстановке, за столом, уставленным разными бутылками, с нашим Учителем и корифеями- востоковедами Б. И. Панкратовым и Г. О. Монзеллером. А. А. буквально «искрил» и совершенно обаял эту чиновную даму М. Н. Виташевскую. Она слушала и смотрела на него с нескрываемым восторгом. Кажется, именно в тот вечер договорились познакомить А. А. с Ахматовой, что и состоялось в доме А. И. Гитовича. Учитель и А. А. Ахматова хорошо «сработались» и сделали сборник переводов корейской поэзии – впервые на русском языке. В 1956 г. вышла в свет небольшая изящная книжечка с «корейским фазаном» на обложке и под названием «Корейская классическая поэзия. Перевод Анны Ахматовой. Общая редакция, предисловие и примечания А. А. Холодовича». А. А. восхищался поэтическим даром и самой личностью А. А. Ахматовой. Помню, как он с удивлением говорил: «Поразительно, она берет слова моего подстрочника, переставляет их на другие места и получаются стихи. Почему-то я сам до этого не мог додуматься!». Как вспоминает Сильвия Гитович, «Александр Алексеевич, страстный поклонник Анны Андреевны, познакомился с нею у нас и, конечно, сразу же был ею покорен. Ахматовой он тоже понравился, и она частенько говорила: «Люблю злодея Холодовича!», «Вам звонил сегодня злодей Холодович?»[12].
Издав два сборника корейской классической прозы и поэзии, А. А. не успокоился. Он знал, что в Корее рядом с литературой, написанной на родном языке, изначально существовала другая, созданная на китайском языке, ханмуне, как называли этот язык в Корее, и было бы неплохо открыть ее нашему читателю. Тем более, переводы этой поэзии пока не пытался сделать никто – ни у нас, ни на Западе.
Наша корейская библиотека в то время была очень бедна. Ни одного сборника поэзии на ханмуне! И вот М. Н. Виташевская, дама весьма решительная и предприимчивая (не зря она при первой встрече представилась как бывшая кавалеристка), написала письмо в Корею самому Ким Ирсэну с просьбой прислать образцы поэзии на китайском языке, которые он рекомендовал бы перевести на русский язык и издать в Советском Союзе. Ким Ирсэн откликнулся на ее просьбу, и через некоторое время мы получили толстую папку со стихами, переписанными каллиграфическим почерком на листах плотной корейской бумаги (более 200 листов). Для перевода А. А. попытался собрать коллектив китаистов, но стихотворений было много, для их понимания и перевода требовался корейский комментарий (знание исторических событий, биографий поэтов и, наконец, особой системы художественных образов). Короче, справился с работой только Лев Николаевич Меньшиков. Большая часть стихов так и не была переведена, а то, что перевели, осталось в черновиках, обильно правленых рукой А. А.. Правил наш Учитель жестоко и беспощадно, иногда от сделанного перевода вообще ничего не оставалось. К тому же к каждой строчке приписывалось еще и «поучение». А. А. прекрасно знал «китайскую классику»! В 50-е годы у нас еще не было достаточно квалифицированных специалистов, которые бы справились с такой сложной задачей. В конце концов, А. А. все переводы и саму папку с текстами (сейчас в ней всего 238 листов, а сколько было изначально, теперь уже не узнать, так как часть листов утрачена) отдал нам с М.И. – до лучших времен. Надо сказать, что подбор стихотворений, присланных в те годы из КНДР, теперь показался мне весьма тенденциозным. В собрании представлена прежде всего социальная тема – критика властей и бедственное положение народа. Поэзия на ханмуне из этой папки, выглядела как-то уныло и однообразно. Может быть, и к лучшему, что такой «однобокий» сборник ханси не увидел свет.
А. А. воспитал группу переводчиков, которые сумели освоить – перевести на русский язык и исследовать основные жанры корейской традиционной поэзии и прозы. И переводчиками были не только литературоведы (А. А. Артемьева, Д. Д. Елисеев, М. И. Никитина, А. Ф. Троцевич), но и лингвисты (А. Г. Васильев, Г. Е. Рачков). К сожалению, А. А. оставил занятия корейскими штудиями своим ученикам. Но мы не теряли с ним связи и приносили ему на суд свои «взрослые работы», по-прежнему получая дельные советы и, как и в давние годы, в язвительно-насмешливом стиле.
В последние годы жизни, после смерти жены, А. А. остался один и начал «подводить итоги»: распорядился библиотекой и домашними делами.
Мы с Тамарой Никифоровной Никитиной и Александром Константиновичем Оглоблиным «стерегли» его, даже по очереди оставались ночевать, когда у него случались особенно трудные дни. Но «устеречь» не сумели. Он ушел в одиночестве, с врачами скорой помощи, которых успел вызвать. Мы с А. К. Оглоблиным приехали, когда уже все кончилось.
К своим воспоминаниям об Учителе мне хотелось бы добавить неизвестные детали из его биографии, о которых мне поведала Мария Алексеевна Холодович, младшая сестра Александра Алексеевича, уже после его смерти. Кроме того, «цепочку его жизни» от 1917 по 1924 годы мы попытались реконструировать вместе с дочерью А. А. Людмилой Александровной, у которой хранятся его «бумаги».
Отец А. А. служил в военно-морском флоте, в Кронштадте, имел офицерское звание. В Кронштадте в 1906 г. родился А. А. В сохранившихся документах следующая дата 1917 год: «Свидетельство об успехах и поведении ученика II класса Иркутской гимназии Холодовича Александра за 1917/18 учебный год». В 1917 г., когда А. А. было 11 лет и он должен был учиться во 2-м классе гимназии, семья «снялась с места» и переехала в Иркутск, где А. А. поступил во второй класс местной гимназии (напомню, в феврале 1917 г. произошла февральская революция, а в конце февраля – матросский мятеж в Кронштадте, когда были убиты многие офицеры флота). Мария Алексеевна рассказывала, что в Сибири их отец служил в армии Колчака и далее, вместе с остатками отступающей армии, их семья добралась до Владивостока.
Следующий документ датирован июнем 1923 г. Это – год окончания Торговой школы № 11 во Владивостоке. Так стала называться Владивостокская мужская гимназия.
В начале 20-х годов семья жила во Владивостоке, где А. А. в 1923 г. окончил гимназию (17- и лет). Сохранилось письмо его школьного (гимназического) учителя истории В. Лебедева, где он вспоминает о своем юном ученике Шуре: «Я всех вас, выпускников, звал уменьшительно-ласкательно. Вы были самым молодым и самым талантливым, поражавшим Ваших учителей глубокими и разносторонними знаниями. Но особенно поразили всех нас уже после окончания школы своими благородными поступками, когда Вы скудную студенческую стипендию делили с ослепшим тогда Г. И. Островским, Вашим старым учителем латинского языка».
В том же 1923 году А. А. поступил на Восточный факультет Государственного Дальневосточного университета. Японский разряд. Дипломатический отдел. Сохранилась зачетная книжка за 1923/24 учебный год с отметками зачета у известных востоковедов – Н. В. Кюнера (1877-1955) и Е. Г. Спальвина (1872-1933).
А в 1925 г. А. А. приехал в Ленинград и продолжил японистическое образование уже в Ленинградском университете, который окончил в 1927 г.[13]
У меня сохранилось одно из его последних писем, и двумя фразами в конце письма мне хотелось бы закончить свои воспоминания: «… Как только решу вопрос об этих 3 частях (имеется в виду судьба библиотеки, – А. Т.) да о Вашей машинописной диссертации, тотчас же постараюсь принять статус архата, а еще лучше – мечта всей моей жизни – бодхисатвы. Если только не решу неожиданно переродиться в Сталина, по коем уж давно так жаждет всяк ‘живущий в ней язык’».
Summary
My Professor Alexander Alexeevich Holodovich
In 1947 after an interval of thirty years in St.-Petersburg’s State University Korean department was opened again. There were over 20 students in our first Korean group. Our teacher was Professor Alexander Alexeevich Holodovich. Holodovich has found a “Leningrad School of Korean Studies” and educated his students as specialists in Korean language, literature and as translators of Korean fiction too. He published the first collection of Korean traditional novels in 1954, and the first collection of old Korean poetry in 1956. His pupils were the first, who began to teach the “Problems of Korean Philology”, “Phonetics of Korean Language” and the “History of Korean Literature” too. His pupils were the first, who began to translate into Russian works (novels and romance) of Korean traditional literature.
Иллюстрации:
Первая группа студентов Корейского отделения, 1948 г. (несколько членов группы отсутствуют, в частности – Геннадий Евгеньевич Рачков, один из лучших учеников первого выпуска). Стоят справа налево: Марианна Ивановна Никитина (1930-1999), Аделаида Федоровна Троцевич, Лидия Грузова (работала в Интуристе), Вера Малыгина (работала в Ленинграде в Управлении КГБ), Муза Спесивцева (насколько известно, уехала работать по специальности в Среднюю Азию), Анна Андреевна Климова (в замужестве Артемьева, 1928-2012, работала в Гос. публичной библиотеке им. С.-Щедрина в Ленинграде), Римма Рогалева (Фортова, ГПБ им. С- Щедрина), Ирина Чернышева (историк, но по специальности не работала, преподавала английский язык).
Сидят слева направо: Вадим Павлович Пак (1930-2000), Николай Ан, Лим Су. В центре в очках – преподаватель разговорного языка Ким Томан из КНДР; далее – Валентин Югай (военный, дослужился до майора, работал на Дальнем Востоке), Ли Кинам (учительствовал в Ташкенте), Эмиль Блюмберг (погиб на 2-м курсе).
Фото ниже: Образец правки А. А. Холодовича (2 стр.): перевод на русский язык одного из стихотворений ханси в рукописном собрании стихов на китайском языке, составленном в КНДР специально для перевода на русский язык.
Не опубликованный текст на русском языке, послуживший основой для статьи, вышедшей на английском и корейском языках под названием “Russian Materials on the Pre-Modern (Before 1945) History of Korea: Military and Political Aspects” в сборнике International Conference on Korean Historical Materials and the History of Koreans in Europe. (Bonn, 2004. Pp. 327-350).
[1] См., например, Рачков Г. Е., Яхонтов С. Е. Александр Алексеевич Холодович // Народы Азии и Африки. 1966. № 3. С. 212-217; Васильев А. Г. Александр Алексеевич Холодович (1906-1977) // Жизнь и труд посвятившие Корее. Российские корееведы 2-й половины XX века. //Российское корееведение в прошлом и настоящем. «Первое марта». Москва. 2004. Том I. С. 223-235; Васильев А. Г., Рачков Г. Е. Из истории преподавания и изучения корейского языка в Санкт-Петербургском университете. К столетию начала преподавания корейского языка в Санкт-Петербургском университете и пятидесятилетию основания отделений корейской филологии и истории Кореи в Ленинградском университете // Вестник Центра корейского языка и культуры. Вып. 2. Центр «Петербургское Востоковедение» С. – Петербург. 1997. Концевич Л. Р. Из воспоминаний об Александре Алексееиче Холодовиче. //Материалы международной конференции «Корейский язык и литература в XXI веке. К 100-летию со дня рождения А.А. Холодовича». 4-5 апреля 2006. С.-Петербургский государственный университет. Восточный факультет. Центр корейского языка и культуры. СПб. 2006. С. 29-34; A. G. Vasilyev, G. E. Rachkov. On the History of Teaching and Researching the Korean Language at St. Petersburg University. // «100лет петербургскому корееведению». Материалы международной конференции, посвященной столетию корееведения в С.-Петербургском университете. 14-16 октября 1997 года. С.-Петербургский государственный университет. Восточный факультет. Центр корейского языка и культуры. СПб. 1997. С.6-8.
[2] Я благодарна дочери Учителя Людмиле Александровне Холодович за предоставленные материалы из личного архива А. А. Холодовича, которые у нее хранятся.
[3] См. об этом: Курбанов С. О. История Кореи. С древности до начала XXI в. СПб. 2009. С. 395-410.
[4] См. Васильев А. Г., Рачков Г. Е.. Ук. соч. С. 10.
[5] Сильвия Гитович. Об Анне Андреевне. См. сайт: https://www.akhmatova.org/articles/gitovich.htm . С. 3.
[6] Ким Тхэчжун. Чосон сосоль са. 金台俊. 朝鮮小說史 («История корейской повествовательной литературы»). Кёнсон (совр. Сеул). 1939.
[7] Это был очень содержательный журнал, из числа первых научных периодических изданий КНДР, где публиковались не только исследовательские статьи, но и тексты традиционной поэзии и прозы (например, известная повесть «История Фазана» 장끼전). Его издавали на очень плохой, можно сказать, оберточной бумаге серого цвета, поэтому знаки, особенно иероглифы, плохо пропечатывались. Журнал выходил в 40-50-е годы.
[8] «Краткий японо-русский иероглифический словарь». По второму дополненному японскому изданию словаря А. Роз- Иннес с дополнением некоторых сочетаний и китайских чтений иероглифов-одиночек. Под редакцией Г. О. Монзелера и Г. Г. Туманова. ОГИЗ, Государственное Издательство Иностранных и Национальных Словарей. 1944. Это был перевод с английского “Dictionary of Chinese-Japanese Characters”, изданного в Советском Союзе в 1935 г. под названием «Элементарный словарь китайско-японских иероглифов (на английском языке). По второму дополненному японскому изданию, составленному Артуром Роз-Иннес.
[9] Этот текст назывался 만고렬녀특별무쌍춘향전 («Повествование о несравненной Чхунхян, необычайной, образцовой жене, какие бывали только в самой глубокой древности»). Он был издан в 1935 году издательством Син Тхэсама 申泰三 в серии дешевых публикаций произведений традиционной прозы кодэ сосоль 고대소설. Сосоль издавались в виде тонких книжек, отпечатанных крупным шрифтом в корейской графике (иногда «китайские вставки» печатались иероглифами, без корейского чтения) с яркой картинкой на обложке.
[10] Курс по истории традиционной поэзии и прозы через много лет вырос в учебное пособие под названием «История корейской традиционной литературы (до XX в.)». Издательство СПб университета. 2004.
[11] Свой опыт преподавания иероглифики Лим Су оформил в виде учебника «Иероглифика. Учебник для студентов- кореистов I-II курсов». Издательство СПб университета. 2006. По курсу разговорного языка Лим Су составил учебник вместе со своим бывшим учеником А. А. Васильевым: «Корейская разговорная речь. Ситуативно-речевые модели». Изд. СПб университета. 2013.
[12] См. Сильвия Гитович. Об Анне Андреевне. Ук. соч. С. 3.
[13] См. Васильев А. Г. Ук. соч. С. 223.
2-е изд. М., "Государственное издательство иностранных и национальных словарей", 1958 - 896 с.
Фундаментальный корейско-русский словарь, включающий около 60 тысяч слов, составленный в порядке корейского алфавита. Корейские слова даются в вариантах написания хангылем и иероглифами, дается русская транскрипция, разработанная автором. Словарь включает разнообразную лексику разговорного и литературного языка, частично научную терминологию.
Словарь отражает языковые реалии КНДР.
В Библиотеке коре сарам имеется pdf - версия словаря.