Корея и Япония
Maxim Yugai - https://tjournal.ru/stories/461400-kak-v-pervoy-polovine-hh-veka-yaponskoe-pravitelstvo-pytalos-prevratit-kolonialnuyu-koreyu-vo-vtoruyu-yaponiyu
Как в первой половине ХХ века японское правительство пыталось превратить колониальную Корею во «вторую Японию»
Рассказ о политике культурной ассимиляции в Корее с 1910 по 1945 годы.
6 1106 просмотров
На политическом уровне Япония и Южная Корея постоянно выясняют отношения с друг другом. Это происходит уже давно (особенно со стороны корейцев) и никуда не делось и не уйдет. Обе стороны упрямые, и по «острым вопросам» (трактовка истории, территориальный спор) не хотят ни капли уступать, а потому это постоянно провоцирует конфликты.
Этот материал создан для более углубленного понимания исторических корней негативизма корейского общества к периоду японской колонизации в целом. Несомненно, за годы оккупации в Корее произошли существенные, в том числе положительные, изменения в экономике, культуре, социальной сфере.
Однако если спрашивать самих корейцев об их отношении к периоду, то у большинства он вызывает скорее недоверие, и неприятие жителей бывшей колонии. При этом особенно болезненно воспринимается именно японская политика культурной ассимиляции, направленная на «растворение корейского этноса в японском».
Начало
Корея оказалась в сфере интересов Японии после революции Мэйдзи. На рубеже ХIХ-ХХ веков японскую экспансию несколько сдерживала Россия, но после драматически завершившейся русско-японской войны в 1905 году страна стала протекторатом, а по договору 1910 года – колонией Японии.
Японскую оккупационную политику на протяжении всего периода формально можно разделить на три этапа:
1. Политика сабельного режима (1910 – 1919 годы)
2. Политика культурного управления (1919 – середина 1930-х.),
3. Политика культурной ассимиляции (середина 1930-х — 1945 год)
Политика сабельного режима
Первый этап колониальной политики проходил с 1910 по 1919 годы, и именовался как «мудан тхончхи» («политика, ограниченная военными мерами»), хотя период более известен как «сабельный» режим.
С момента оккупации Япония назначила главного представителя в Корее в лице генерал-губернатора, обладающего всей полнотой власти на Корейском полуострове. Эта должность фигурировала в истории Кореи весь колониальный период, и её роль в формировании политики культурной ассимиляции Кореи довольно противоречива и неоднозначна.
Первым генерал-губернатором стал Тэраути Масатакэ. Человек жёстких взглядов, он для решения проблем, возникающих в Корее, прибегал чаще всего к насильственным действиям.
Первым действием стало установление драконовской цензуры, которая запрещала свободу слова и проведение собраний и митингов. Корейские СМИ подвергались жесточайшим гонениям, репрессиям, и многие журналисты находились за решеткой. Такие действия со стороны Японии трактовались как ограда от национального самосознания корейцев.
Хрестоматийным примером сверх внимательности цензуры служит случай запрета публикации перевода произведения Р. Киплинга, поскольку там упоминался слон, который отказывался служить второму хозяину. Цензор усмотрел в этом призыв к корейцам не подчиняться их второму хозяину – японскому императору.
Иванов, К.В.
Исторические проблемы Кореи периода 1905-1945 гг. и их современное наследие.
Явный признак жесткого контроля над СМИ, который доходил до абсурда.
Местные СМИ, находясь в подчинении японской власти, активно пропагандировали в своих статьях пользу аннексии, нередко повторяя аргументацию японских журналистов. В самой Японии различные новостные издания, газеты, журналы и статьи, посвященные аннексии Кореи, выдвигали несколько тезисов, которые оправдывали действия японских властей. Вот некоторые из них:
1. Аннексия – это возвращение к прежним отношениям между Японией и Кореей.
2. Аннексия – естественное следствие того, что Япония и Корея имеют одни корни.
3. Аннексия положительно скажется на будущем Кореи и корейцев.
4. Аннексия была неизбежна, так как корейское правительство является некомпетентным и коррупционным, и оно неспособно сохранить Корею как независимое государство.
Стоит отметить, что японское правительство выборочно давало разрешение выпуска газет только тем изданиям, издателями которых выступали сами японские организации, либо частным лицам, выражавшим солидарность японским действиям.
К тому же из всех корейских печатных изданий изъяли слово «Тэхан», название корейского государства с 1897 года (период, когда Корея была провозглашена империей) по 1910 год. Это можно трактовать как один из способов уничтожения духа и самосознания корейского народа.
Такой жесткий контроль корейской прессы продолжался вплоть до 1919 года, когда японское правительство все же решило пойти на небольшие уступки из-за печально знаменитого Первомартовского восстания.
Никуда не делись и телесные наказания, часто применяемые полицаями против корейского населения.
Сохранилась и активно применялась практика телесных наказаний (преимущественно битья палкой), что генерал-губернаторство издевательски объясняло «сохранением традиционной корейской системы наказаний».
Кузнецов, С.И.
Институт генерал-губернаторов Кореи в составе Японской империи (1910 – 1945 гг.): История и персоналии
Приводится статистика телесных наказаний. В период «сабельного» режима телесное наказание присуждалось в 50-70% всех судебных приговоров. Меры применяли лишь к тем лицам, кто участвовал в митингах и был недоволен политикой японской администрации. Хотя под эти критерии мог попасть любой кореец, выражавший своё открытое недовольство.
По большому счёту, деятельность генерал-губернатора Тэраути Масатакэ заключалась в жёсткой политике и в активных насильственных действиях против корейцев, недовольных японской властью.
В октябре 1916 года Тэраути Масатакэ назначили на должность премьер-министра, и в связи с этим он уступил свой пост генерал-губернатора Хасэгаве Ёсимити. Хасэгава продолжил политику Масатаки, сохраняя цензуру и телесные наказания. Он откровенно признавал, «что не очень сведущ в политике и все, что намерен делать на этом посту, – следовать курсом, намеченным Тэраути».
В конечном счёте, продолжение политики «сабельного режима» привела к трагедии «первомартовского восстания».
Само восстание вырастало из мирной акции, которая не предвещала чего-то более масштабного. Корейские патриоты зачитали подготовленную декларацию независимости, которая предназначалась генерал-губернатору. Начавшись как мирное и ненасильственное, первомартовское движение постепенно стало приобретать агрессивные формы – начались нападения на административные учреждения, жандармские пункты.
Опасаясь того, что ситуация может подойти к критической отметке, Хасэгава Ёсимити объявил движение мятежом и приступил к его жесткому подавлению. Разгон демонстраций проводился под руководством самого Хасэгавы. Восстание закончилось массовыми арестами и расправами над восставшими без суда и следствия. Все эти действия стали апогеем политики, прозванной «сабельной». В июне 1919 года восстание почти полностью подавили.
В ходе подавления восстания погибло 553 человека и арестовано 12 тысяч. Корейские историки настаивают на больших цифрах в количестве 7500 убитых, 16 тысяч раненых и более 40 тысяч арестованных.
Кузнецов, С.И.
Институт генерал-губернаторов Кореи в составе Японской империи (1910 – 1945 гг.): История и персоналии
Таким образом, начальный этап колониальной политики Японии в Корее отличался крайней непоследовательностью и противоречивостью. С одной стороны, японские власти провозглашали курс на интеграцию Кореи в состав империи, с другой, — демонстрировали отношение к стране как колонии.
Курс на модернизацию отсталой страны фактически сводился к «освоению», точнее – разграблению её ресурсов. Жесткая политика преследования антияпонских настроений и выступлений велась параллельно с непоследовательными мероприятиями по ассимиляции корейцев. Важнейшим направлением в этом отношении стала реформа системы образования по японскому образцу.
Политика культурного управления
Первомартовское восстание показало японскому правительству, что жёсткая политика в отношении корейского населения не дала ожидаемых результатов. Понимая, что взрыв недовольства вызвала политика двух предыдущих генерал-губернаторов, японское правительство решило пойти на некоторые уступки.
После неудачного Первомартовского восстания, японское правительство издало «Указ об изменении системы административного управления», где провозглашалось окончание режима «политики сабель» и принималась новая политика «культурного управления» (кор. мунхва чончхи).
В августе 1919 года новым генерал-губернатором стал Сайто Макото, отставной адмирал (1858 – 1936), который первым начал «политику культурного управления» (яп. бунка сэйдзи).
Первым этапом «культурного управления», стала либерализация различных сфер жизни Кореи. Частично разрешалась свобода печати и собраний, что в свою очередь развязывала руки корейским газетным изданиям, таким как: «Тона ильбо», и «Чосон ильбо», и давала возможность организовывать общественные организации. Этому также способствовала японская либеральная газета «Асахи».
«Асахи» «призывала [японское руководство] «дать корейцам возможность иметь свои печатные органы и гласно обсуждать там свои проблемы» и отменить политику национальной дискриминации».
Тихонов, В. М, Кан Мангиль
История Кореи: В 2 т. Т. 2: Двадцатый век / Корея: 1905-1945 гг. (В. М. Тихонов); Южная Корея: 1945-1992 гг.
С 1920 г. в Корее стали издавать ещё три газеты, владельцами которых были корейцы, находившиеся под жестким контролем японских оккупационных властей:
• «Си Са Син Мун» («Новости о текущих событиях»),
• «Джо Сон Иль Бо» (газета Джо Сона)
• «Донг А Иль Бо» («Первая восточная газета»)
При этом все владельцы этих изданий поддерживали хорошие личные отношения с японскими властями, часто встречались и советовались с ними по поводу того, о чем писать и как писать. Конечно, изредка появлялись патриоты и честные журналисты, которые старались донести в своих материалах правду о существующем положении в стране, но их строго наказывали и контролировали.
Однако те послабления, которые давались корейским СМИ, позволили активизироваться также и национально-патриотическим организациям. Разрешение на создание корейских общественных организаций компенсировалось тем, что создавались не только организации корейского националистического толка, вроде «Союза самовоспитания», который в советских дипломатических документах прямо назван японофильским и поощряющим доносительство, но и десятки открыто прояпонских организаций с не меньшим количеством членов.
Одновременно с появлением больших возможностей для выражения волеизъявления, японцы расширили репрессивный аппарат. Формально в Корее была упразднена жандармерия (хонбён), однако почти в 3,5 раза увеличилось число отделений полиции и работавших в них полицейских (кёнчхалъ).
Курбанов, С.О.
История Кореи: с древности до начала XXI века
Хотя это время реформации было названо периодом «культурного управления», японские источники свидетельствуют, что аппарат подавления в конце 1910-х и в 1920-х годах был еще более укреплен и продолжал функционировать.
Овчинникова, Л.В.
Политико-идеологическая обработка корейского населения японской колониальной администрацией
Судя по всему, увеличение количества отделений полиции, было вызвано обеспокоенностью японскими властями, активизацией радикальных антияпонских освободительных организаций.
Основной целью политики культурного управления стала ассимиляция корейского населения. В отношении корейского населения, начиная с 1920 года, японская администрация выделяла основные группы населения Кореи, на которые нацелили ассимиляционную политику:
- Дворянство;
- Бизнесмены;
- Интеллигенция;
- Горожане и крестьяне.
К каждой из этих групп населения у японского руководства был свой «особой» подход.
Дворянство в период культурного управления в большинстве случаев не принимало активного участия в жизни корейского общества. Бывшие корейские дворяне были, по сути, «подкуплены» ещё в 1910 году, когда их приравняли к японскому дворянству и присвоили соответствующие ранги.
Корейские бизнесмены имели прочные деловые связи с Японией ещё с конца XIX в. Благодаря их деятельности Корея все сильнее интегрировалась в экономику Японии. Бизнесмены пользовались большой лояльностью у японской администрации.
Они [бизнесмены] зачастую помогали удержать корейских рабочих от забастовок и иных актов саботажа производства, заверяя их в своей поддержке и намекая, что на смену им могут прийти японские управляющие, которые уже не будут с таким вниманием относиться к проблемам рабочих, для которых жизнь станет ещё тяжелее.
Иванов, К.В.
Особенности интеграционной политики Японской империи в Корее и на Тайване в 1-й пол. XX в.
Корейская интеллигенция представляла одну из главных угроз японской ассимиляционной политике, среди неё было немало активных сторонников подпольных национально-патриотических организаций. Японские власти стремились ослабить связи интеллигенции с рабочим и крестьянским движением, с ней заигрывали, всячески глушили ее острую реакцию на национальную дискриминацию. Были также случаи внедрения шпионов в круги радикальной национальной интеллигенции для выявления лиц, представляющих в будущем угрозу.
Горожане и крестьяне, которые составляли большую часть населения Кореи, вызывали обеспокоенность у японского руководства, которое чутко реагировало на их настроения. Стремясь не допустить второго первомартовского восстания, японское власти в 1932 году развернули движение «за возрождение деревни», главным образом в духовной области. В отношении рабочих применяли «методы усмирения экономического характера» (изменились тарифы, ставки, зарплата).
Немаловажную роль в сближении двух народов играли смешанные браки. Попытки сблизить корейцев и японцев посредством брака начались ещё в конце XIX века. Среди японских интеллигентов было популярно учение об искусственном «улучшении породы людей» путём тщательно отбора для брачных союзов (евгеника).
В свете этого учения японские власти весьма благосклонно относились к идее японо-корейских брачных союзов, поскольку корейцы представлялись им наиболее близкими к японцам по «биологическим качествам» среди остальных представителей «жёлтой расы».
Но учитывая то, что юридический статус японцев и корейцев отличался друг от друга, число таких браков было незначительным.
К 1925 году в Корее в брак вступили только 404 смешанные корейско-японские пары. Десятью годами позже, в 1935 году, эта цифра увеличилась до 1038 пар. До конца тридцатых годов число браков между японцами и кореянками превышало число таких пар, в которых корейские мужчины были женаты на японках.
Ланьков, А.Н.
Узы гименея и колониальная политика — Случайные заметки Андрея Ланькова / Сеульский вестник
Такие браки пользовались преимуществом в основном у аристократических слоёв населения. Пары подбирались аристократами и политиками, и браки представляли собой великолепный пример воплощения псевдопатриотического лозунга «найсэн иттай» – союза Японии и Кореи.
Всё большую роль, в том числе и как средство пропаганды, в Корее играло радио, развитие которого шло параллельно с процессом электрификации. Главным событием стало открытие в 1927 году Центральной радиостанции Кэйдзё, вещавшей на корейском и японском языках. Охват аудитории стремительно увеличивался – если в 1926 году японская статистика сообщала о 1 829 радиослушателях, то в 1927 году их было уже 5 122, а к 1942 году достигло почти 280 тысяч человек.
В 1927 году обязанности генерал-губернатора Кореи временно взял на себя Угаки Кадзусигэ, через два года он покинул пост, став министром армии. Несмотря на короткий период на посту он предпринял некоторые меры по развитию сельского хозяйства.
Вместо него полноправным генерал-губернатором стал Яманаси Ханзо.
Его политика во многом была шагом назад, по сравнению с относительно либеральной политикой Сайто Макото. Параллельно с ужесточением полицейского режима в Корее активизировались ассимиляционные мероприятия.
Период правления Яманаси Хандзо также был постепенным свёртыванием гражданских свобод и возвращением предварительной цензуры печати. Это ознаменовалось «Законом об охране безопасности» 1929 года.
С 16 августа 1929 года по 16 июня 1931 года Сайто Макото во второй раз был губернатором. Он продолжил политику культурного управления.
Таким образом, период «культурного управления» в истории колониальной политики ознаменовался значительными противоречиями. Провал политики «сабельного режима» заставил японские колониальные власти изменить методы управления Кореей.
Однако явная либерализация политики, демонстрация сближения двух народов (смешанные браки), более тонкая и дифференцированная политика по отношению к различным группам населения сопровождались расширением репрессивного аппарата и готовностью реализовать его возможности при малейшей угрозе.
Политика культурной ассимиляции
С начала 1930-х, после вторжения в Маньчжурию, Японская империя начала превращаться в тоталитарное государство, что не могло не сказаться на колониальной политике в Корее. Фактически произошло превращение страны в базу японского милитаризма.
Первые шаги в этом направлении сделали во время второго генерал-губернаторства Угаки Кадзусигэ (1931-1936).
Именно Угаки начал активно поощрять ассимиляционные процессы, что было связано в первую очередь со стремлением Японии создать себе надежный плацдарм для действий на континенте.
Кузнецов, С.И.
Институт генерал-губернаторов Кореи в составе Японской империи (1910 – 1945 гг.): История и персоналии
Окончательный курс на ассимиляцию корейцев и милитаризацию полуострова взял следующий генерал-губернатор Минами Дзиро. В отношении милитаризации, Корея, выступающая в роли «передовой базы», приобрела ещё большую значимость.
Для быстрейшего превращения корейцев в подданных императора и слияния с Японией самым лучшим является усиление движения за мобилизацию национального духа (кокумин сэйсин со:до:ин ундо:).
Овчинникова, Л.В.
Секретные издания японского генерал-губернаторства как источник изучения колониального периода корейской и японской истории (1920-1945)
Одним из наиболее ярких проявлений политики ассимиляции стала кампания по смене фамилий. В 1939 году Дзиро издал указ, согласно которому корейцам предлагали взять себе японские фамилии и имена (которые заносили в семейный реестр). Указ был приурочен к празднованию 2600-летия с основания японского государства, и с точки зрения японского правительства позволил бы продемонстрировать слияние двух народов в единую империю.
Следует подробнее разобрать структуру корейского имени и фамилии. Во-первых, имя состоит из односложной фамилии и двухсложного личного имени, японское же имя состоит же из двухсложной фамилии и двухсложного личного имени. Во-вторых, фамилия передавалась по мужской линии и, как правило, состояла из одного иероглифа. Имя даётся ребенку при рождении и, как правило, состоит из двух иероглифов.
В Корее большинство фамилий носят несколько кланов, и для того чтобы различать родственников и однофамильцев, используется «понгван» — это «система приписки поколений мужской линии к конкретному географическому месту» (например, Кимы из Кёнджу). Фамилия, как правило, записывается перед именем.
Сухачев, С.Н.
Комбинаторика корейского имени
Обещанная генерал-губернаторством ликвидация дискриминации не была реализована до конца.
Во-первых, смена имени и фамилии не превращала корейца в японца в буквальном смысле. Смена имени и фамилии не давала автоматического владения японским языком, не меняла черт лиц у корейцев и не отменяла его культурную принадлежность. Поэтому в повседневной жизни дискриминация сохранялась вплоть до освобождения Кореи в конце 1945 года. Смена имён была достаточно распространена среди корейцев, проживавших в Японии. Однако это были частные инициативы, проходившие вне рамок кампании в Корее.
Во-вторых, из-за специфики корейского имени, в семейных реестрах регистрация имени и фамилии указывали либо место рождения, либо место происхождения рода. Что осложняло процесс замены корейских имен и фамилий на японские.
В-третьих, политика смены имён подвергалась жесткой критике со стороны корейского населения, а также со стороны колониальных чиновников, полиции и японских националистов. Первые приводили уже упомянутые доводы о проблемах переписи населения и усложнении поимки преступников, вторые считали, что корейцы «недостойны» носить японские имена и фамилии, третьи же были уверены, что смена имён нанесёт сильный удар по национальной идентичности и самобытности.
Однако и среди корейцев нашлось немало тех, кто одобрял политику смены имён, видя в этом шаг на пути к интеграции Кореи в Японскую империю как неотъемлемую её часть. В первую очередь это были люди, принадлежавшие к образованным слоям корейского общества: публицисты, писатели, учёные, предприниматели.
Формально закон не был принуждающим, однако, несмотря на открытые протесты японских, и корейских националистов, используя «патриотические группы» недавно созданного «Корейского союза мобилизации всех сил нации», в течение двух лет новые фамилии и имена взяли около 65-85% корейских семей. Впрочем, учитывая то, что с корейским именем нельзя было поступить в школу, получать пайки и официальные документы, сложно назвать данную кампанию по смене имён иначе как принудительной.
Иванов, К.В.
Особенности интеграционной политики Японской империи в Корее и на Тайване в 1-й пол. XX в.
Японские власти не ограничивались только политикой смены имен и фамилии в рамках культурной ассимиляции. Помимо этого, колонии была развёрнута кампания «говорим по-японски, носим японскую одежду, и живём в японских домах».
Новые черты приобретает религиозная политика. В январе 1935 года Япония официально объявила о распространении в Корее синтоизма — традиционной японской религии, которая вызывала у корейского населения недовольство, прежде всего, провозглашением божественного происхождения японского императора, а также активным его навязыванием.
Особое внимание к религиозной политике японских колониальных властей не случайно. В условиях милитаризации страны именно религиозные сообщества воспринимались как очаги антивоенных настроений.
В служебных материалах генерал-губернаторства, исследованных отразились сведения «о «проникновении» патриотов в религиозные организации, о совместной антивоенной деятельности». В этой связи, «японская администрация усилила идеологическую обработку народа. Была создана целая организация борьбы с «идеологическими преступлениями» для воздействия на общественное сознание, подрыва влияния антияпонских, антивоенных сил.
Овчинникова, Л.В.
Политика колониальной администрации в Корее в 30-е гг. и ее отражение в служебных материалах японского генерал-губернаторства
Однако важно подчеркнуть, что синтоизм в Корее не был сколько-нибудь популярен.
По официальным данным генерал-губернаторства Кореи, его исповедовало лишь 21 тысяча человек, вероятнее всего, по карьерным мотивам.
Иванов, К.В.
Особенности интеграционной политики Японской империи в Корее и на Тайване в 1-й пол. XX в.
Наиболее болезненными для корейского населения были значительные ограничения в использовании своего языка. В целом запрещалось говорить на корейском языке «в официальных учреждениях, магазинах, театрах, школах, стадионах и прочих общественных местах». При этом только 22% корейского населения в 1943 году понимало японскую речь. И это после нескольких десятилетий колонизации и всемерных попыток насаждения японского языка!
Этот феномен многие исследователи пытаются объяснить спецификой корейской семьи, в которой воспитанием детей занимались женщины, которые не имели даже минимальных знаний языка колонизатора. Запрет корейского языка является для корейских историков вопиющим фактом социальной несправедливости и национальной дискриминации.
Ещё одним способом ассимиляции корейского населения была армия. Для корейцев служба в японской армии (во вспомогательных подразделениях: в качестве переводчиков, грузчиков, строителей) стала доступна в 1937 году. «В том же году японские военные в Корее получили около 250 тысяч заявлений от корейцев с просьбой принять их в ряды японской армии. В конце 1944 года воинский призыв стал обязательным в Корее… К середине 1945-го в японской армии служило свыше 200 тысяч корейцев.
Некоторая часть корейцев, длительное время проживавших в метрополии, проходила подготовку в японских военных училищах наравне с остальными японцами. В дальнейшем их, как правило, направляли на службу, которая обычно проходила за пределами Кореи.
Большинство корейских военнослужащих поступали на службу в армию Маньчжоу – Го. До определённого момента, а именно до поражения Японии в 1945 году, японское руководство не рассматривало основную массу призывников из Кореи или Тайваня в качестве полноценных солдат. За редким исключением, им не давали активных ролей, где они могли проявить себя в боевых действиях.
Активное вовлечение корейцев в японскую армию было результатом как активной милитаристской пропаганды колониальных властей, так и поисками «лучшей жизни» самих корейцев. Многие корейцы вступали в японскую армию, воспринимая идею единой Японской империи, которая включала в себя и Корею. Показательны в этом отношении данные о 16 погибших корейских камикадзе в возрасте от 17 до 27 лет.
Неизвестно, сколько ещё корейцев готовились стать камикадзе, однако можно предположить, что добровольцев было немало. Удивителен сам факт существования корейских камикадзе, которые добровольно шли на смерть ради победы Японской империи. Можно согласиться с мнением японских и корейских исследователей, что немаловажную роль в формировании явления сыграла умелая и активная пропагандистская политика Японского руководства.
Именно военные годы сформировали у корейцев образ японцев на последующие десятилетия. Генерал-губернаторство в рамках политики «найсэн иттай» планировало интегрировать корейцев в японскую нацию. Наличие давней дискриминации объяснялось тем, что в «японской семье» «жители полуострова» (яп. ханто:дзин), корейцы должны были занимать положение «младших братьев», в то время как японцы – «старших братьев».
Хотя важную роль в политике «японизации» играли и сами корейцы, работающие в разных сферах деятельности (учителя, публицисты, религиозные деятели и т.д.), фактически линию «нравственного воспитания» «верных подданных императора» вырабатывали и претворяли в жизнь японцы.
Заключение
В нашем исследовании мы выяснили, что политика культурной ассимиляции, проводимая Японией в Корее, как в период протектората, так и на всех трех этапах колонизации, имела разные методы и формы воздействия: от жестокого контроля «сабельного режима» до либеральной политики «культурного управления».
Систематизируя и обобщая имеющийся у нас материал, можно сделать ряд выводов:
1. Недальновидная политика генерал – губернаторства по отношению к Корее, которая заключалась в силовом навязывании японской культуры, и стирание корейской идентичности вызывали постоянное недовольство среди корейского населения. Это в свою очередь активизировало патриотические настроения в обществе, которое сохранялось на протяжении всего колониального периода.
2. Сохранение сегрегации между японским и корейским населением. Наличие дискриминации также не способствовало принятию политики культурной ассимиляции.
3. Историческое прошлое. Со времен Имчжинской войны, японцы воспринимались корейцами не только как «варвары», а как потенциальные агрессоры. Проблемой, с которой столкнулось японское руководство в самом начале, было внедрение в общественное сознание корейцев, идей величия Японии, и необходимости всячески содействовать ее победе и т.п. Учитывая национальное самосознание корейцев, неудивительным становится неприятие «всего японского».
В целом, несмотря на все усилия и затраченные средства, Японии не удалось добиться стирания корейского этнического и культурного своеобразия. Более того, политика культурной ассимиляции Кореи стала своего рода катализатором расширения патриотического движения и возникновения организованного вооруженного сопротивления.
Тем не менее, благодаря Японии в учебных учреждениях и в армии были «выращены» новая интеллигенция и будущая правящая элита страны, которая была в состоянии взять руководство страной в свои руки после её освобождения в 1945 году.