ЖОВТИС Александр Лазаревич - ученый, переводчик с корейского
Жовтис Александр
Годы жизни: (1923-1999 гг.)
Знаменитый советский и казахстанский писатель, литературовед, переводчик, педагог, доктор филологических наук, профессор Алма-Атинского университета им. Абая. Член международного ПЕН-клуба. Автор научных исследований в области теории поэтической речи.
Александр Жовтис родился в еврейской семье адвоката Лазаря Борисовича Жовтиса и его жены Розалии Исааковны. В 1942 году вся семья оказалась в эвакуации в Казахской ССР, где осталась в послевоенные годы. Переводчик корейской классической поэзии.
Окончив в 1946 году Казахский госуниверситет им. Кирова, он работал в газете «Ленинская смена» завотделом и одновременно в театральной студии читал курсы истории русской драматургии и русской литературы. С 1948 года был преподавателем, а с 1955 года — доцентом кафедры литературы КазГУ. И за все сорок с лишним лет Александр Лазаревич никогда не читал курсов по советской литературе. На вопрос «Почему?» отвечал: «Как они хотят, я не буду, а так, как я хочу, они мне не дадут». Педагогом он был от Бога. Выпустил около тысячи филологов. «Учился у Жовтиса» - это звучало гордо в Казахском университете» (Виктор Снитковский).
Все права защищены. Используйте активную ссылку на ASSEMBLY.KZ https://assembly.kz/ru/proekty/vydajushhiesja_lichnosti_kazahstanskih_etnosov/view/zhovtis_aleksandr/
"Вестник российского корееведения"
№5, 2013 - https://vestnik-rk.wixsite.com/anthology/volume-5-2013articles
Вечер памяти Александра Лазаревича Жовтиса (1923–1999) в Культурном центре Посольства Республики Корея 26 апреля 2013 г.
Из выступления Л.Р. Концевича (ИВ РАН, Москва)
В эти дни мы отмечаем в российском корееведении знаменательную дату — 90-летие со дня рождения алма-атинского ученого и поэта-переводчика Александра Лазаревича Жовтиса. Это был замечательный деятель культуры, ученый, филолог-литературовед, оставивший оригинальные исследования, посвященные теории стиха и поэтической речи, и талантливый поэт-переводчик с английского, украинского, корейского и казахского языков. Он переводил не только на русский, но и на украинский.
Первые его корейские переводы, выполненные совместно с известным корейским просветителем Петром Александровичем Пак Иром, были опубликованы в журнале «Дальний Восток» в 1954 г. Александр Лазаревич одним из первых в нашей стране выпустил в Алма-Ате в Казахском государственном издательстве художественной литературы в соавторстве с Пак Иром антологию старинной корейской поэзии «Корейские шестистишия». Она вышла независимо, спустя несколько месяцев IN MEMORIAM 6 после публикации сборника «Корейская классическая поэзия» (М., 1956) в переводах нашей великой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, воссозданных ею по переводам со старокорейского главы ленинградской школы корееведов профессора Александра Алексеевича Холодовича и его учеников.
Александр Лазаревич сделал для распространения корейской поэзии в нашей стране столько, сколько ни один другой поэт. Ему принадлежат более 25 книг переводов стихов крупнейших корейских поэтов прошлого, писавших на старокорейском языке, а не на китайском письменном ханмуне, и многих поэтов из среднеазиатских корё сарам. Благодаря его переводам эти поэты, писавшие на корейском, приобрели известность в нашей стране. Все эти книги были подарены мне автором. Среди них несколько антологий — упомянутые «Корейские шестистишия» (1956), «Корейские лирики» (1958), «Песня над озером» (1971), «Бамбук в снегу» (1978), переизданная с дополнениями в 2012 г. в серии «Золотой фонд корейской литературы» под названием «Осенние клёны», «Эхо» (1983), «Отражения» (1987), «Светлый источник» (1989), сборники крупнейших корейских поэтов прошлых веков и ХХ столетия — «Одинокий журавль» («Сонган каса») корейского классика XVI в. Чон Чхоля (1975, переизд. — 2009), «Пятицветные облака» (1962) Пак Инно (XVII в.), «Зеленые горы» поэта-сатирика ХIХ в. Ким Сакката (чей псевдоним переводится как «Камышовая шляпа»), а также «Цветок багульника» (1963) корейского Есенина — поэта первой половины ХХ в. Ким Соволя и переиздание к столетию поэта под названием «И торопятся к морю реки...» (М., 2002), сборник южнокорейского поэта, эмигрировавшего в СССР, Ли Донне «Серебряный колокольчик» (Минск, 1984) и, наконец, сборники стихов корейских поэтов, живших в Казахстане, — Мен Донука «Вечный спутник» (1980), Кан Тайсу «В дороге» (1981), Ким Кванхена «Цветы зимы» (1982), Ун Сеннена «Огонек» (1988) и антология корейских поэтов Казахстана «Багульник в степи» (1973).
Им же были опубликованы переводы в популярных литературно-художественных журналах. Не менее поэтичны и его украинские переводы корейских мастеров слова, например «Ранковий спокiй» (Утреннее спокойствие) (1986) и др. (см. Приложение 1).
Поскольку о жизненном и творческом пути А.Л. Жовтиса и своих воспоминаниях о нем будет говорить его ученица Н.И. Ни, а также режиссер и поэт Мен Донук, я вначале зачитаю отрывки из воспоминаний его ученика и коллеги Виктора Снитковского «Памяти Александра Жовтиса» (опубликованы на сайте kore-saram.ru), в которых А.Л. Жовтис предстает как незаурядная личность, как борец за права человека, как свободный гражданин... а затем поделюсь опытом нашего творческого сотрудничества по переводу двух антологий корейской классической поэзии.
* * *
Мое заочное знакомство с А.Л. Жовтисом началось в 1970-е годы. Позже я встречался с А.Л. Жовтисом и в Москве, и на конференциях за рубежом (КНДР, Франция, Нидерланды). Заместитель главного редактора московского академического Издательства восточной литературы Николай Борисович Зубков, который до переезда в Москву жил в Алма-Ате, впервые рассказал о А.Л. Жовтисе как о талантливом переводчике корейской поэзии и просил меня и моего покойного друга, литературоведа и дипломата, стоявшего у истоков межгосударственных отношений между нашей страной и Республикой Корея, Л.Е. Ерёменко помочь А.Л. Жовтису в издании переводов. Я предложил ему вместо вольных переводов, которые он публиковал с Пак Иром, сделать новый, более близкий к оригиналу стихотворный перевод классика корейской литературы Чон Чхоля (XVI в.) с подстрочников, выполненных под моим руководством моей ученицей Натальей Ицковой из Института восточных языков при МГУ. Сборник вышел под названием «Одинокий журавль» в 1975 г. и в расширенном виде был переиздан в 2009 г. Это и был наш первый совместный сборник.
Потом А.Л. Жовтис и издательство попросили меня быть ответственным редактором подготовленного им сборника переводов средневековых корейских поэтов «Отражения» (М., 1987). Настоящее же творческое содружество и столкновение позиций поэта-версификатора (неспециалиста по Корее, но замечательного поэта) А.Л. Жовтиса и ученых-филологов (специалистов по Корее) М.И. Никитиной, главной специалистки по древней и средневековой корейской поэзии, и меня проявились в период работы над антологией корейской классической поэзии «Бамбук в снегу» (М., 1978). А.Л. Жовтис прислал нам некоторые свои переводы стихов по подстрочникам Пак Ира, но они оказались настолько далекими от оригинала, что пришлось от них отказаться. Совместным трудом мы создали антологию, наиболее полно и адекватно отражающую классическую поэзию корейских мастеров художественного слова.
Книга рождалась в муках. Наша «челночная» переписка (по 2–3 письма в неделю) продолжалась более года. В этих письмах отражены мой подход к текстам как составителя, редактора, комментатора и одного из авторов подстрочных переводов со старокорейского и подход поэта-переводчика А.Л. Жовтиса. Я опубликовал часть своей переписки с А.Л. Жовтисом в книге «Восточная классика в русских переводах» (М., 2008)1 . Она занимает почти 70 страниц! Даже из публикации фрагментов переписки читатель увидит, какая тонкая и многогранная работа над художественным переводом потребовалась от поэта-переводчика и корееведов-филологов и что только в тесной спайке и взаимопонимании можно было достичь искомого результата. Если мне и М.И. Никитиной пришлось немало потрудиться над реконструкцией самих корейских текстов (они дошли до нас в разных вариантах в старых антологиях и современных публикациях, а также с неоднозначными комментариями корейских литераторов) и над тем, как по возможности точнее отразить смысл сказанного в оригинале, то А.Л. Жовтису удалось донести до русскоязычного читателя специфику поэтического замысла каждого корейского автора и передать по-русски разными метрическими размерами версификационные особенности того или иного жанра корейской поэзии (хянга, сиджо, каса и др.). Правда, в наши дни, когда появились записи с исполнением сиджо и каса известными корейскими мастерами, А.Л. Жовтис наверняка нашел бы для перевода сиджо какой-нибудь более подходящий размер, чем пятистопный ямб.
Переводы А.Л. Жовтиса получили высокую оценку советских поэтов. Вот, например, что писал о переводах А.Л. Жовтиса Самуил Яковлевич Маршак: «Вы почувствовали и передали своеобразную, тонкую и глубокую поэзию корейского народа. Для меня совершеннно ясно… Вы — талантливый человек, владеющий мастерством художественного перевода»2 . Другой известный поэт и теоретик стиха Лев Озеров в предисловии к книге А.Л. Жовтиса «Отражения» писал: «Перевод для А.Л. Жовтиса не повод писать стихи на тему оригинала или варьировать эту тему до неузнаваемости, а способ о т р а з и т ь — зеркально чисто отразить — оригинал в стихии родного языка. Забота о верности оригиналу идет рука об руку с заботой о чистоте и красоте русской речи и русского стиха… А.Л. Жовтис передает общее движение образа, дух поэзии подлинника. Оригинал как бы рождается заново в русских стихах». Светлая память о чистом человеке, талантливом ученом и прекрасном поэте переводчике Александре Лазаревиче Жовтисе надолго сохранится в памяти знавших его, а его литературное наследие, в частности вклад в популяризацию корейской поэзии, останется эталоном того, как надо работать над стихотворными переводами.
Из выступления Н.И. Ни (ИВ РАН, Москва)
Александр Лазаревич Жовтис (1923–1999), известный исследователь поэзии, был моим научным руководителем. Почти все его аспиранты (более 40 человек) защитили диссертации по теории стихосложения. В стенах Алма-Атинского государственного университета на кафедре русской и зарубежной литературы занимались вопросами теории русского и европейского стихосложения, а также проблемами тюркской (уйгурской и казахской) филологии. Так сложилось, что более сорока лет А.Л. Жовтис в сотрудничестве с учеными-корееведами занимался и переводами классической корейской поэзии. Произведения в жанре сиджо были довольно хорошо изучены в текстологическом плане, но многие вопросы, связанные с развитием этого малого жанра, с логикой развертывания образной мысли в сиджо и звуковой организацией стихотворений, оставались неизученными. В значительной степени ввиду того, что не было строго зафиксированных в рукописях теоретических законов жанра. Лишь в ХХ в. такими авторами, как Ли Бён ги, Сим Джеван и др., были составлены полные антологии сиджо.
Первые стихотворения этого поэтического жанра на родном языке возникли из противостояния личности и общества. Даже воспевание гор и рек во многих стихотворениях жанра содержало в себе скрытый протест. Автор как бы противопоставлял гармонию в природе суете мира людей. Как известно, где есть противостояние, там рождается искусство.
Туда, где галки черные кружатся,
Ты, цапля белая, не опускайся!
Ведь воронье, исполненное злобой,
Завидует тому, что ты бела!
Омытая волною чистой, бойся
Нечаянно запачкаться о них!
Это сиджо принадлежит госпоже Син, матери видного политического деятеля Чон Монджу. Здесь мы видим конкретные образы, которые противопоставлены по цвету: белая цапля и черные вороны. Мы понимаем эмоциональное состояние матери, которая обращается к сыну: «Бойся злых ворон!» Сиджо носит конфуцианский характер, 3 Озеров Л. У входа в эту книгу // Отражения / Пер. Александра Жовтиса; отв. ред. Л.Р. Концевич. М., 1987. С. 3. в нем дается нравственно-психологическая оценка событиям, связанным со сменой двух королевских династий. Или рассмотрим, например, стихотворение известного поэта Чон Чхоля.
Зачем, старик, несешь ты эту ношу?
Давай-ка лучше я ее возьму!
Я молод и силен и груз тяжелый,
Взвалив на плечи, донесу легко.
А ты с собой повсюду старость тащишь,
Она ведь и сама тяжелый груз.
Использование игры контрастов в стихотворениях жанра сиджо носит регулярный характер. Основные образы этого и многих других произведений составляют бинарные пары и оппозиции. Авторам сиджо была близка идея дуализма, берущая начало в трактатах даосской философии, где говорится, что рядом с красотой — безобразие, рядом с грустью — радость, там, где есть расцвет, наступает и увядание. Жизнь состоит из перемен, она в вечном движении.
Как были хороши цветы весной!
Зачем они так скоро облетели?
Как зеленели травы на лугах!
Зачем они так скоро пожелтели?
И только лишь в горах Утес один
Всегда все тот же, вечно неизменен!
В сиджо Юн Сондо вечность и мгновение находятся в неразрывной связи. Впервые в мир корейской поэзии Александра Лазаревича ввел Петр Александрович Пак Ир.
Александр Лазаревич вспоминал: «Я в те годы учился в КазГУ им. Кирова, а Петр Александрович читал нам лекции по марксистско-ленинской философии». На вопрос корреспондента Ильи Синельникова, как он пришел к корейской классике, Александр Лазаревич ответил: «Это произошло совершенно случайно. Однажды, в самом начале 1953 г. я был в гостях в доме одного своего товарища, и рядом со мной за столом оказался мой университетский учитель философии Петр Александрович Пак Ир. Я в то время мало что знал не только о корейской литературе, но и о самой Корее. И вот после того как он спел какую-то корейскую народную песню, я легкомысленно спросил его: „Петр Александрович, скажите, а у вас, у корейцев, есть своя поэзия, своя литература?“
Он бросил на меня несколько лукавый взгляд, улыбнулся и сказал: — Знаешь что? Ты как-нибудь ко мне зайди, и я тебе почитаю и переведу кое-что из корейской классической поэзии. Я пришел к Петру Александровичу. И провел у него целый вечер. Это был даже не вечер — мы просидели до глубокой ночи. Он взял тексты старинных корейских стихов и начал читать их с листа. Сначала по-корейски, а потом стал переводить на русский. В этот вечер я понял, что передо мной великая поэзия. Я сразу увлёкся и с помощью Петра Александровича стал переводить эти стихи на русский язык. И в 1954 г. в журнале „Дальний Восток“ (в 4-м или 5-м номере) были опубликованы наши совместные переводы.
То была первая публикация корейской классики в истории русской литературы и вообще в истории европейских литератур»4 . Александр Лазаревич отмечал: «Я обрел чувство редкого удовлетворения от контакта с великой культурой, с удивительным миром древней Кореи. Может быть, в самые трудные годы моей жизни именно приобщение к ее высокой мудрости помогало мне если не жить, то пережить тяжелые обстоятельства. В те непростые годы (в семидесятых годах он, доктор филологических наук, без объяснений был уволен из КазГУ, семь лет не мог найти работу), когда я не мог выразить себя и высказать себя, я находил в корейской лирике стихи, которые помогали мне при посредстве поэтов XVI в. сказать всё, о чем я думал, то, о чем думали мои современники».
Однажды Александр Лазаревич поведал такую историю: «На одной из конференций в Москве, а было это где-то в конце семидесятых годов, я прочитал стихотворение Ли Хвана:
Пусть гром грохочет над горами —
Глухой не слышит ничего вокруг,
Пусть солнце яркое стоит в зените —
Слепой не видит ничего вокруг…
А мы и видим всё, и слышим всё,
Слепыми и глухими притворяясь!
(Пер. А.Л. Жовтиса)
Слышу вдруг, по залу прокатился хохот. Я вначале не понял, над кем это они смеются. А уже потом догадался, что люди поняли смысл стихов, думая о своем времени, о нашем уже тогда прозревшем поколении 70-х, но еще притворяющемся слепыми и глухими. Эти стихи оказались живыми!» И многие другие тексты сиджо звучат актуально и свежо спустя несколько столетий с момента своего возникновения. Поэзия обладает силой, способной побеждать сухие абстракции, она живет в своем историческом измерении. Переводчик должен настроиться на волну когда-то жившего поэта, уловить послание из прошлого другой культуры. Как указывал Гастон Башляр, мера своего и авторского подобия является решающим условием нахождения убеждающих соответствий. Переводоведение считает одним из важнейших факторов сходство на психотипическом уровне переводчика и автора текста. Ведь невозможно передать тех чувств, которых человек не испытывал, того, что не созвучно его душе. 4 Синельников И. Пак Ир: Величие ума и простоты // Говорят потомки. Алматы, 2008. С. 186.
1 Размещена на сайте РАУК. 2 Маршак С.Я. Собр. соч. Т. 8. М., 1972. С. 299
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ЖОВТИСА
Нет в мире ничего красивей весенних склонов Заилийского Алатау. Розовые облака цветущего урюка смешиваются с молочной белизной яблоневого цвета. Выше садов клубится густая хвоя столетних елей, которая плавно переходит в изумруд альпийских лугов с алыми пятнами горных тюльпанов. А над всем этим праздником цвета сияет искрящаяся белизна снегов, неуловимо впитавшая все цвета радуги от расцветших садов до бездонного сапфирного неба. Воздух в городе настоян на терпком запахе трав и сирени. Природа ликует.
В мастерской художника актриса с великолепной дикцией читает певучие восточные четверостишья. Художник отвечает ей верлибром собственных стихотворений. Его кисть то плавно и гибко скользит по мольберту, то мечется в тайниках акварельной палитры. Поначалу я чувствую себя непрошеным гостем - пришел к художнику по делу. К счастью, на меня не обращают внимания. Я молча слежу за поэтическим диалогом и "проявлением" на бумаге портрета красивой незнакомки. Увы, праздник живописи и поэзии не бесконечен - сеанс портретирования закончился. Иван Яковлевич Стадничук представил мне свою гостью:
Доктор медицинских наук Галина Евгеньевна Плотникова. Она преподает на курсах повышения квалификации врачей.
Завидую курсантам, которые слушают лектора с таким голосом! - говорю я.
Нет, - отвечает Стадничук, - завидовать нужно зрителям, которые видели ее игру на сцене и тем, кто еще узнает ее как художника!
Галина Евгеньевна, что вы читали?
Это переводы средневековой корейской поэзии, сделанные моим мужем - Александром Жовтисом.
Так в мой мир вошла мудрость древней Кореи. Вскоре я стал вхож в открытый с раннего утра и до поздней ночи дом Галины Евгеньевны и Александра Лазаревича. Казалось, что все нуждающиеся в помощи или добром совете приходили к ним и получали необходимое. Эта щедрость вырастала из счастливой взаимной любви супругов. Казалось, что улица, на которой жила семья Жовтис, была названа Советской именно потому, что в их доме действительно давали разумные и сердечные советы. Многие студенты перестают узнавать своих преподавателей сразу после экзамена. В советах Александра Лазаревича Жовтиса нуждались и через тридцать лет после окончания университета. "Учился у Жовтиса" - это звучит гордо.
Александр Лазаревич был диссидентом от рождения. Все началось, когда в Испании франкисты оттеснили остатки республиканцев к французской границе. Пионер Жовтис сказал, что республиканцы проиграли. Настучали. Пионер Жовтис превратился в "просто" Жовтиса. Чудом уцелел Жовтис, когда в 1944 г. была арестована его однокашница по университету Дора Штурман. Через много лет они начали переписку и, даже, встретились в Израиле.
Сразу после войны Александр Жовтис женился на ведущей актрисе алма-атинского русского театра Галине Плотниковой - дочери репрессированного заместителя наркома здравоохранения Евгения Плотникова. Через несколько лет она сменила профессию и быстро превратилась в доктора медицинских наук.
В 1948 г. Александр Лазаревич стал читать курс древнерусской литературы в Казахском университете. Вскоре "Казахстанская правда" причислила Жовтиса, вместе с писателем Ю.Домбровским, к буржуазным националистам и космополитам. Домбровского в 1949 г. посадили, а его молодого друга уволили из университета в первый раз - за космополитизм. После смерти Сталина опального Жовтиса восстановили на работе.
Жовтис сумел сохранить множество рукописей крамольных авторов и, в последствии, опубликовал их. Но за переводы "врага народа" - казахского поэта Магжана Жумабаева еврей Жовтис был назван "казахским националистом" и изгнан во второй раз из университета. Казахские писатели помогли вернуться.
Сказал Александр Лазаревич на лекции по древнерусской литературе доброе слово о татарском хане, который помиловал русских пленных, в тот момент, когда партия боролась с татарским национализмом. И еврея Жовтиса уволили за "татарский национализм". Через суд Жовтис вернулся в университет. Через пару лет нашли предлог, чтобы уволить строптивого доцента Жовтиса за отказ ставить "нужным" студентам положительные оценки. И снова через суд Жовтис добился восстановления. Четыре раза, после долгих мытарств, его восстанавливали на работе. В пятый раз Жовтиса уволили в 1971 г. с пятном "сиониста" после обыска, когда нашли магнитофонные записи Галича, певшего у него дома. Не давали много лет защитить докторскую диссертацию. Без работы продержали семь лет. Лишь с помощью замечательного казахского интеллигента С.У.Джандосова "отщепенцу" Жовтису в 1978 г. дали профессорскую должность в пединституте. Увы, в 1992 г. Санжар Джандосов - этот честный, добрый и мудрый человек был убит при загадочных обстоятельствах.
Премьер-министр Франции Леон Блюм по совету Луначарского купил у скульптора Исаака Иткинда его работу "Россия, разрывающая цепи". Во Франции появилось сообщение, что работа называется "Россия в цепях". Чекистам этого хватило для того, чтобы "признать" скульптора французским шпионом, зверски избивать на допросах и репрессировать. К счастью, Исаак Иткинд выжил. После приезда в Алма-Ату он стал другом семьи А.Л.Жовтиса и был под постоянным медицинским надзором жены Александра Лазаревича - Галины Евгеньевны. Этого, казалось бы, было достаточно для "вечной памяти" о враче. Плюс к этому сотни мам вечно благодарны доктору Гале за спасение их младенцев.
Жовтис собрал воспоминания друзей Иткинда в сборнике "Прикосновение к вечности". Предисловие к этой книге по просьбе Жовтиса в 1971 г. написал скульптор Коненков. Можно назвать подвигом неимоверные усилия в течение 17 лет, когда Жовтис добивался издания книги об опальном скульпторе.
Много лет сражался с властями Александр Лазаревич, чтобы издать завещанную ему Анной Борисовной Никольской рукопись повести о лагерном театре - "Передай дальше".
Поэт Твардовский по просьбе Александра Лазаревича написал отзыв о сборнике стихов умершей поэтессы Ирины Кноринг. О ее стихах тепло отзывалась Анна Ахматова. Лишь в 1993 г. Жовтис издал книгу опальной в СССР эмигрантки.
Между прочим, своих книг у Жовтиса тридцать шесть. Полтора десятка из них я привез в Америку. Труды Жовтиса по теории стихосложения и переводов поэзии с иностранных языков ценили С.Маршак и Е.Эткинд, М.Гаспаров и Л.Озеров. Последние десять лет Александр Лазаревич выступал по этим вопросам на конференциях в университетах США и Голландии, Японии и Кореи. Его переводы английского поэта Китса вошли в издание серии "Литературные памятники". Переводы Жовтиса с корейского языка - это нечто потрясающее. Они выходили в Москве, Алма-Ате, Киеве и сразу становились библиографической редкостью. Неоценим вклад Жовтиса в переводы с казахского языка. Он необыкновенно умел чувствовать строй и дух подлинника. В течение многих лет Александр Лазаревич собирал материалы, которые вылились в удивительные две книги "Непридуманных анекдотов. Из советского прошлого". Первая издана в 1995 году в Москве и получила высокий отзыв профессора Е.Г.Эткинда. Вторую издали посмертно в 1999 г. в Алма-Ате. Когда-то слово "анекдот" обозначало небольшой рассказ о примечательном или забавном случае, свидетелем которого был сам повествователь, кто-либо из его друзей и знакомых. То, о чем рассказал А.Л.Жовтис, можно назвать, скорее, не анекдотами, а "Энциклопедией советской цивилизации". Эта "цивилизация" калечила большинство своих граждан. Но Жовтис был тем, кто не только сопротивлялся, но и наносил ей ответные удары.
Самое удивительное, что этого худенького малорослого еврея из украинского местечка всегда опасались власти и дураки. Жовтис тонким высоким голосом умел и не боялся говорить правду. В годы "развитого социализма" его пытались вынудить к эмиграции, но Александр Лазаревич шутил: я "им" не доставлю такого удовольствия. Он никогда не льстил. Но его друзьями была вся литературная элита Казахстана. В тоже время Жовтис не был педантом и упрямцем, а достаточно гибким человеком. В момент расцвета свободы слова, он никогда не гнался за трибуной, чтобы вещать. Его голос звучал всегда, когда молчали многие или когда его слово было необходимо. Профессор Жовтис всегда умел находить тактичный выход. Он всегда был нужен. Естественно, что и организация еврейского культурного центра в Алма-Ате не обошлась без участия Жовтиса.
В Москве Лев Пономарев предложил мне организовать Казахстанское отделение общества "Мемориал". Первый, к кому я обратился за содействием, был Жовтис. Казахстан стал независимым. Новые проблемы стали перед правозащитниками. И, снова, звучал голос А.Л.Жовтиса в прессе и на радио. Телепередачи с его участием всегда были событием в культурной жизни Казахстана.
В холодный ноябрьский день 1999 г. Жовтис ушел от нас. В последний путь его провожали сотни людей. Пришли литераторы и художники, студенты и врачи, политики и журналисты, дипломаты и музыканты. Пришли друзья и соседи, молодые и старые. Пришли те, кому теперь не хватает Александра Лазаревича Жовтиса.
Переводы А.ЖОВТИСА из средневековой корейской поэзии
(Чон Чхоль "Одинокий журавль", М., ХЛ, 1975; "Бамбук в снегу", М., "Наука", 1978; "Луна в реке", Алма-Ата 1975)
*** Пить будем кислое вино с тобой, Покамест кислое душа приемлет. Есть будем травы горькие с тобой, Покамест в них еще находим сладость. Потом пойдем на улицу гулять, Покамест гвозди держатся в подметках. Чон Чхоль (1537-1594) *** Журавль, всегда паривший в небе синем, Спустился раз с подоблачных высот: Наверно, посмотреть ему хотелось, Как на земле у нас живется людям… Они его исправно ощипали - И больше к небесам он не взлетел Сон Саммун (1418-1456) *** Не то обидно, что яшму Приняли за булыжник. Обидно, что умные люди, Все хорошо понимая, Все-таки утверждают, Что яшма - это булыжник. Хон Сом (XVI-XVII вв.) *** Хоть говорят, что важен долг супруга, Но разве этот долг важней любви? И разве муж с женой живут достойно, Когда друг к другу уваженья нет? Они должны любить и чтить друг друга, Как дорогого гостя в доме чтят! Пак Ино (1561-1642) *** С кем я вчера был - неважно, Позавчера - не помню. Было ли это в поле, Было ли это в доме, Но я ведь с тобой сегодня - Значит, ты лучше всех! Неизвестный средневековый автор *** Соседка тайный знак мне подает, Да вот жена идти домой велела. Не знаю, возвращаться ли к жене Или отправиться туда, куда позвали? Душе, которая во мне сидит, Для обитанья надобно два тела! Неизвестный средневековый автор *** Зачем ты передал письмо с чужим? Ты б лучше сам принес его, любимый! Чужой любви чужой не понимает, Но он становится причастным к ней… От строчек, что вчера принес чужой, Какой-то отчужденностью дохнуло. Неизвестный средневековый автор *** Рясу свою распорол я и отдал милой на юбки, Янтарные четки ослу на уздечку нашил. Бросил все рассужденья о неземном блаженстве, О Будде и бодисатвах, о "наму ами тамбуль"*. Ночью лежу в постели с молодою монашкой И о божественном думать никак не могу! Неизвестный средневековый автор * "Наму ами тамгуль" - слова молитвы *** Обозвал ты утку коротышкой, Подшутил над цаплей длинноногой, Белизну в вину поставил чайке, Галку упрекнул, черна, мол слишком! Все не по тебе… Так, верно, сам ты, Милый мой, - ни каша, ни похлебка! Неизвестный средневековый автор
Из 1-й книги "Непридуманные анекдоты" Москва, изд. "ИЦ-Гарант", 1995
Молодой поэт Павел Кузнецов, как и многие его современники, положил в основу своей деятельности ясную и четкую идейную концепцию: "Чего изволите?"
Жил он в Алма-Ате в первой половине 30-х годов, когда поэты многонациональной страны уже запели торжественные гимны на официально утвержденные темы. Поэтому появление на страницах печати патриотических од акына Маимбета в переводах Кузнецова было встречено весьма и весьма благожелательно. Акын пел про расцветающую под солнцем коллективизации Степь, про мудрость "вождя и учителя" (В то время из 3,5 казахов свыше миллиона вымерли от голода в результате насильственной коллективизации. А из выживших, около 600 тысяч человек ушло в Китай. - В.С.). В 1934 году местное издательство выпустило книжку "Стихи акына Маимбета" в переводе П.Кузнецова, а сам Паша, по воспоминаниям друзей, стал щеголять в новом костюме из модного тогда коверкота.
Все шло хорошо… Но однажды поэта-переводчика вызвали в ЦК партии, где инструктор ЦК сказал ему:
Мы очень довольны вашими переводами, Павел Николаевич! Акын Маимбет - это, конечно, Гомер ХХ века! Мы посоветовались и решили представить его к награждению орденом, а вас - грамотой… Я звонил в Союз писателей, но мне сказали, что Маимбет не член Союза. Народный, так сказать, самородок. Сообщите мне его адрес и паспортные данные.
Э-э-э… - заикаясь, сказал Паша, - видите ли, понимаете ли… я точного адреса не знаю. Мой друг Маимбет приезжает из аула в базарные дни.
Не беспокойтесь, товарищ Кузнецов, вы можете представить данные через несколько дней.
Для Паши дело запахло нафталином. Акына Маимбета в природе не существовало. Вечером Паша пригласил на пол-литра Алешу Б. и Колю Т. Неизвестно, кто нашел выход. Возможно, сам поэт-стилизатор. Но на следующее утро Паша явился в кабинет руководящего товарища.
Я виноват, - сказал Паша, - я очень виноват… Я проявил отсутствие политической чуткости и, возможно, бдительности. Мне стало известно, что акын Маимбет откочевал с группой родственников в Китай… Кто мог подумать! Как я мог знать!
Акын Маимбет перестал существовать, хотя в отличие от подпоручика Киже не умер, а только откочевал.
(Второго акына Кузнецов не стал выдумывать. Он и Алтайский использовали имя реально существовавшего акына Джамбула. Соавторы насочиняли уйму галиматьи. К сожалению, действительных записей песен Джамбула сохранилось очень мало. - В.С.)
Из 2-й книги "Непридуманные анекдоты" Алма-Ата 1999)
Девяностолетний скульптор Иткинд ехал в автобусе и по профессиональной привычке вглядывался в лица пассажиров.
Рядом села женщина. Иткинд посмотрел на нее:
Извините, вы не еврейка? Вы похожи на еврейку.
Лучше быть похожей на свинью, чем на еврейку! - с негодованием отвергла такую возможность женщина.
В автобусе стало тихо. Через некоторое время Иткинд произнес:
Да, теперь я вижу. Вы таки похожи!
Пассажиры начали смеяться: старик завоевал их расположение.
Александр Лазаревич Жовтис
|
Человек, педагог, литературовед, писатель, общественный деятель Отец Александра Лазаревича, адвокат Лазарь Борисович Жовтис, и мать, Розалия Исаковна, прочно вложили в сына понятие — Человек с большой буквы, что означало — оставаться человеком при любых ситуациях. И Александр Лазаревич четко различал добро и зло, правду и ложь, равнодушие и сопереживание, честность и предательство. При приближении фашистов к родной Виннице 18-летний Александр заставил семью ехать в более безопасные места, а с 1942 года — в Казахстан, который стал для него второй родиной после Украины. Окончив в 1946 году Казахский госуниверситет им. Кирова, он работал в газете «Ленинская смена» завотделом и одновременно в театральной студии читал курсы истории русской драматургии и русской литературы. С 1948 года был преподавателем, а с 1955 года — доцентом кафедры литературы КазГУ. Читал он, в основном, историю литературы ХУШ-Х1Х веков, древнерусскую литературу и спецкурсы по Некрасову, историческому роману, украинской литературе. И за все сорок с лишним лет Александр Лазаревич никогда не читал курсов по советской литературе. На вопрос «почему?» отвечал: «Как они хотят, я не буду, а так, как я хочу, они мне не дадут». Педагогом он был от Бога. Готовился к каждой лекции всерьез, хотя читал их сотни раз. Выпустил около тысячи филологов. Большинство учеников не теряли с ним контактов. Александр Лазаревич никогда не отказывал им в помощи и совете, учил составлять планы занятий, давал нужные книги, а иногда просто дарил. Уже с 1956 года основной научной проблемой стала для него теория стиха. В «Краткой литературной энциклопедии» за 1971 год приведено его определение понятия «свободный стих (верлибр)», которое сейчас принимают почти все литературоведы. Он издал свыше 36 книг. В основном это стихотворные переводы с корейского, книга корейских стихов на украинском языке («Ранковий споюй», 1986); переводы с английского (Д.Китс, «Стихотворения и поэмы», 1989); с древнерусского («Хрестоматия по древнерусской литературе», 1966). После корейских — самое большое количество переводов с казахского языка. Еще в студенческие годы его переводы были включены в «Антологию; казахской поэзии». Его перевод стихотворения Джамбула «На джайляу» вошел в школьную «Хрестоматию по литературе» (Москва). Он переводил и Джумагали Саина, и Музафара Алимбаева, и Султанмахмута Торайгырова, и Абая, и многих других, в том числе и Магжана Жумабаева. А.Л.Жовтис, М. В.Мадзигон, Т.Нуртазин и лингвист Х.Х.Махмудов организовали обсуждение творчества Магжана Жумабаева в КазГУ, но печатать его не разрешили свыше. И когда Александр Лазаревич пошел к Секретарю ЦК, ему ответили: «Запомните, товарищ Жовтис, у казахов нет такого поэта». И Жовтис в очередной раз «вылетел» из университета за «казахский национализм». Для него не было русских, евреев, каза¬хов, корейцев, он признавал только два понятия — человек хороший и человек плохой. А в 1998 году он опубликовал статью о Жумабаеве под названием «У казахов есть такой поэт». Кроме переводов, Александр Лазаревич выпустил научно-популярную книгу «Стихи нужны». Стал писать рассказы-новеллы из жизни окружающих его людей. Три из них опубликованы в альманахе «Феникс» (Алматы, 1995) и один в киев¬ском журнале на украинском языке. Общественным деятелем и политиком сделала его жизнь. Пять раз его увольняли из университета, и каждый раз он восстанавливался то через суд, то через Министерство высшего образования СССР. И когда жена уговаривала бросить все, поберечь нервы и уехать в другой город, ответ был один: «Я им этого удовольствия не доставлю». И только в 1971 году Жовтиса окончательно уволили, когда по наводке его бывшего студента-сексота в доме был обыск. Семь лет педагог и литературовед высокой квалификации был лишен права преподавать и печататься. Спасибо друзьям, Олжасу Сулейменову, Мухамеджану Исаеву и многим другим за то, что его печатали под псевдонимом, подкидывали оплачиваемые закрытые рецензии и, наконец, вопреки логике, дали характеристику от Союза писателей Казахстана для защиты докторской диссертации, которую он успешно защитил в Киеве. И с 1978 года он - профессор кафедры русской и зарубежной литературы, председатель Ученого совета по защите кандидатских диссертации, по теории литературы, член Казахстанского ПЕН-клуба. Скольких он защищал! Ему удалось издать книгу о скульпторе Иткинде «Прикосновение к вечности» (1988 г.), за которую он дрался 17 лет; книгу А.Б.Никольской о тюремном театре «Передай дальше» (1989 г.); с большими трудностями - книгу поэтессы Ирины Кнорринг «Новые стихи» (1967 г.). В двух номерах газеты «Отечество» он опубликовал очерк «Дело № 417» (март 1999 г.) о знаменитом писателе Ю.О.Домбровском, получив его дело в КГБ по доверенности жены Домбровского Клары. С апреля 1989 года он участвовал в деятельности историко-просветительского общества «Адилет» («Справедливость»). Много писал в газеты, был редактором первой «Книги скорби» (19Э6 г.). Ему принадлежит надпись на камне, установленном в с. Жаналык на месте массового расстрела репрессированных. Он готовил цикл передач «Время и мы», который должен был выйти в эфир в январе 2000 года. Книга «Рассказы» вышла в феврале 2000 года в Алматы. Он любил жизнь во всех ее проявлениях. Объездил полмира. Обожал детей и внуков. Вечно возился с животными. Он умер на полном скаку. Четвертого ноября отказал мозг, а девятого утром остановилось сердце. Вся интеллигенция города, ученики, коллеги, представители Еврейского и Украинского центров пришли сказать Александру Лазаревичу Жовтису последнее «прости». И очень характерно (он бы не был опечален этим), что проигнорировали это печальное событие Союз писателей Казахстана, Акимат города Алматы и Министерство образования РК. Но пришли десятки телеграмм, были и писатели, и ученые, люди искус¬ства, студенты, всех не перечтешь, более 1000 человек. Галина Евгеньевна Плотникова У входа в эту книгу
Непростое дело — дать читателю понятие о творчестве иноязычного поэта. Еще сложнее показать поэзию целого народа в ее историческом развитии. Такую попытку после мно-гих лет литературной деятельности предпринял Александр Лазаревич Жовтис, в переводах которого вышла целая антология корейской поэзии с древнейших времен до конца XIX в. Напомним, что поэту принадлежат еще 15 сборников, представляющих как стихотворцев далекого прошлого Страны Утренней Свежести, так и современных авторов, а также советских корейских литераторов. В книге, которую вы открыли, А. Л. Жовтис выступает со своим творческим отчетом. Затаенный смысл названия, под которым идут собранные здесь стихи,— «Отражения» — заключается в том, что переводчик, а точнее, автор поэтических переводов деликатно и как бы исподволь настаивает на своем понимании проблемы. Перевод для него не повод писать стихи на тему оригинала или варьировать эту тему до неузнаваемости, а способ отразить — зеркально чисто отразить— оригинал в стихии родного языка. Забота о верности оригиналу идет рука об руку с заботой о чистоте и красоте русской речи и русского стиха. Многообразны слагаемые работы поэта-переводчика — от конкретной филологической интерпретации той или иной строки оригинала до общего истолкования основ мировоззрения поэта, от ясного осознания эстетической концепции литературы эпохи до верно найденной ритмической формы, словосочетания, интонации, эмоционального настроя произведения. Говорю об этом потому, что перед нами переводчик, обладающий не только большой культурой слова, но и культурой вообще — в самом широком ее понимании… Обычно читателя, знакомящегося с переводной книгой стихов, интересует, пишет ли переводчик оригинальные стихи. В подавляющем большинстве случаев он получает утвердительный ответ. Настоящий мастер перевода всегда «поэт в душе» («Блажен, кто молча был поэт…» — сказал Пушкин). Оригинальные стихи A. Л. Жовтис писал только в ранней юности на двух языках — украинском и русском. Затем он посвятил свое творчество «высокому искусству» перевода на украинский и русский языки. Но русские переводы с годами вышли на первое место. Важное значение для A. Л. Жовтиса имела встреча с С. Я. Маршаком. Переводы с английского, сделанные начинающим автором, студентом-первокурсником, Самуил Яковлевич разбирал со свойственной ему тщательностью, с тем пристальным вниманием, которое всегда отличало его отношение к поэзии. И в дальнейшем Александр Жовтис показывал наставнику то, что делал. Первая книга переводов с корейского, а затем и последующие были высоко оценены С. Я. Маршаком, о чем он не раз говорил друзьям-литераторам Вс. Рождественскому, П. Топеру, А. Гатову и писал A. Л. Жовтису в своих письмах (см., например, в восьмом томе собрания сочинений С. Я. Маршака). Как после английской поэзии Александр Жовтис перешел к корейской литературе? Со средневековой поэзией Кореи познакомил А. Жовтиса его университетский преподаватель философии П. Пак Ир. С его помощью Александр Жовтис начал переводить поэтов XIV—XVIII вв. Первая публикация (совместная — А. Жовтиса и П. Пак Ира) состоялась в 1954 г. в журнале «Дальний Восток» (№ 5), а в 1956 г. в Алма-Ате вышла книга «Корейские шестистишия», впервые представлявшая советскому читателю лирику в жанрах сиджо и чансиджо. За ней последовали «Корейские лирики», «Цветок багульника» Ким Соволя, «Песня над озером» и другие — целый «свод лучших произведений, созданных корейским народом. В русских изданиях это результат кропотливого напряженного труда А. Л. Жовтиса и его друзей-соавторов, видных советских корееведов М. И. Никитиной, Л. Р. Концевича, Л. Е. Еременко – знатоков языка, литературы, культуры Кореи. Лишь их совместные многолетние усилия могли привести к успеху. Поэт-переводчик стремится сохранить в своих работах общечеловеческую содержательность корейской поэзии, универсальность ее идей, тонкую афористичность и традиционную форму. Так строжайший стих сиджо (три длинные строки, представляемые по-русски в трех двустишиях) он не переводит разбитой на графические строки прозой, как это подчас делают иные переводчики (скажем, европейский сонет передали бы, например, разностопным ямбом или октаву —раешником!). Существует своего рода творческая этика, определяющая наше обращение с оригиналом: «свободным» переводчик может быть только в пределах, возможных для данного автора, его времени, стиля, образной системы. Указанные требования достаточно четко формулируются теоретиками. Надо помнить, однако, что конкретная реализация их всегда в руках поэта-интерпретатора, сами же «пределы точности» и «верности» определяются по-разному, далеко не однозначно (причин здесь много!). Вот почему читатель, знающий оригинал, в иных случаях оценит русский текст как «вольный перевод» или даже назовет его, как предлагают некоторые литературоведы (в том числе Л. Р. Концевич), «стихотворным переложением». В конце концов вопрос о терминах — не самое существенное, важно, решена ли задача сохранения духа подлинника и обладают ли русские стихи поэтической силой и выразительностью (известны ведь многие переводы, в которых все «правильно», а поэзии нет и в помине!). В этой связи следует сказать об одной особенности переводческого искусства Александра Жовтиса: он не терпит стилевых коктейлей. Ему ведомы градация, или иерархия стилей, свойства каждого из них. Неукоснительное и последовательное соблюдение стилевых норм оригинала, основ его эстетики мы находим в переводах, подписанных этим именем. Классическая поэзия Кореи дается в публикуемой книге частично по жанрам (как и в предыдущих изданиях) и в то же время в согласии с хронологией, что в конечном счете создает картину в движении и одновременно в статике. Читатель заметит, что в этих стихах иногда повторяются мотивы, образы, художественные детали. Это с первого взгляда. Тот же с виду мотив, то же образное решение, но пристальный взор обнаружит различие. В одном случае (неизвестный автор) две бабочки и две иволги ассоциируются с двумя влюбленными, которые хотят «сто лет» быть вдвоем; в другом — те же две бабочки и две птицы внушают автору (Чон Чхоль) мысль о том, что «живые существа всегда вдвоем — и только я один на белом свете». Одна тема рождает неисчислимую вариационность. Система отношений банального и оригинального в классической поэзии народов Дальнего Востока иная, чем в европейской поэтической традиции. Она в известном смысле ближе к нашему фольклору (с его «руки белые», «волки серые», «песни звонкие»), чем к письменной литературе. Здесь, пожалуй, одна из причин длительного непонимания восточной поэзии европейцами. Истинное понимание ее пришло тогда, когда читатель овладел «кодом» ее, когда научился чувствовать оттенки смысла, воспринял образную прелесть и своеобразие этих стихов. Если прежде корейская, китайская, японская поэзия для широкого (по Асееву — Большого) читателя представлялась чем-то единым, общим, нерасчлененным, то теперь — явный признак повышения нашей культуры — его же привлекают самобытность и неповторимость каждой из них. Ушла пресловутая экзотика, как только пришло понимание характера и сути восточной поэзии. В корейских сиджо, принадлежащих известным и неизвестным авторам корейского Средневековья, мы находим строки, очарование которых в сочетании бытовой подлинности с выходом в беспредельность: Чтоб покормить быков, я рано встал, Две-три звезды еще горели в небе, И вереница желтых облаков Тянулась над широкою долиной… В такой минуте счастье земледельца, Крестьянской нашей жизни благодать!.. (Ким Суджан) Столетие пролегло между нами и автором этих строк — переводчик нас соединяет. И стих его, строго организованный русский стих, звучит современно. Смещение времен? Нет, умение сочетать древнее и новое, чужедальнее со своим… А вот еще одно стихотворение: Зачем, старик, несешь ты эту ношу? Давай-ка лучше я ее возьму! Я молод и силен и груз тяжелый, Взвалив на плечи, донесу легко. А ты с собой повсюду старость тащишь,— Она ведь и сама — тяжелый груз. (Чон Чхоль) У переводчика было несколько печатных вариантов этого стихотворения. Он предпочел приведенный. У меня душа лежит к варианту, напечатанному в книге «Песня над озером». Но у А. Л. Жовтиса своя мера оценки своих вариантов — он в конечном счете представил все сиджо в белых пятистопных ямбах, т. е. в традиционном для русской литературы размере философской лирики. Стихи корейских поэтов разных веков и десятилетий (разных жанровых форм) складываются в лирическое повествование, в песнь, в которой улавливаешь дух народа. Лирика, сатира, эпические мотивы создают определенный колорит — к этому и стремился переводчик. Создание колорита — сверхзадача переводческих сводов. Надо долго вживаться в оригинал, проникаться его духом, чтобы в результате возник, воссоздался колорит поэзии этого (именно этого, а не другого) народа. А ведь в «корейских» книгах А. Жовтиса мы встречаемся со многими десятками поэтов, писавших и на старинном ханмуне (кореизированная форма китайского письменного языка), и на старокорейском языке, на котором созданы сиджо, чансиджо («длинные сиджо») и каса — своего рода лирические поэмы, основоположником жанра которых был Чон Гыгин (XV в.). Книга «Отражения» дает возможность познакомиться и с другими мастерами каса, например с Пак Инно. Пак Инно (1560—1642) представлен в книге разными жанрами, в том числе и отрывком из его знаменитой каса «Песня о мире», посвященной успешному окончанию Имджинской освободительной войны корейского народа против японских самураев (1592—1598). Созданная в эпоху, когда войны и набеги были обычным для феодального общества явлением и источником дохода, она прославляет мир и мирный крестьянский труд: Пахаря за мирною сохою Пусть прославит песнею поэт! Пусть правитель правит справедливый Десять тысяч лет страной счастливой, Государством прадедов моих!.. Хочется обратить внимание читателя на таких поэтов XIX и XX вв., как Ким Саккат, странствующий философ, поэт-сатирик, шутник, о котором соотечественники до сих пор рассказывают разные смешные истории, и Ким Соволь, поэт нового времени (1903—1934), писавший свободным стихом и оказавший немалое влияние на все последующее развитие национальной литературы. Среди произведений советских корейских поэтов мы находим стихи, наследующие традиции, но более всего перекликающиеся с вольными ритмами других народов. Приведу для примера стихи Мён Донука на близкую нам тему — Пушкин. Старости он не знал, Но пережил всех друзей-современников, Даже Вяземского. Прядь его темных волос (В медальоне Тургенева) Не поседела… И голос его не стал глухим! Стихотворение движется от одной тонко подмеченной детали к другой, как в старых сиджо, но динамика внутри стихотворения раскованная, интонационно нам близкая, современная. Весьма интересны «Короткие верлибры» того же автора, в которых очевидны и древний лаконизм, и современная образность. Всю жизнь, Как на велосипеде, Жму на педали: Ведь если колеса перестанут вертеться — Упаду. Содержание стихотворения и его главная мысль не демонстрируются, они упрятаны от внешнего взгляда, как вишневая косточка. Но пристальный читатель найдет почти в каждом из них свежую мысль. Иногда она возникает по аналогии, иногда же — по контрасту, как в стихотворении Ли Ыннёна «Говорят влюбленные»: …она ему «не надо!» скажет, А он совсем иное слышит… Он Значению прямому слов не верит, Плач не считает плачем, Смех — весельем… Язык любви — здесь все наоборот! …Совсем иной мир открывается перед нами в стихах казахских поэтов, которых А. Л. Жовтис переводит уже более тридцати лет. Житель Алма-Аты, воспитатель научной и поэтической молодежи, профессор Педагогического института им. Абая, он принимает активное участие в литературных деяниях республики. Он хорошо знает историю, культуру, жизнь казахского народа, его богатейший фольклор, который в свое время привлек внимание самого Пушкина. Знает казахскую традицию и пути, по которым шло ее обновление. Еще в студенческие годы Александр Жовтис принял участие в подготовке академического собрания произведений Джамбула — и один из выполненных им тогда переводов («На джайляу!») неоднократно перепечатывался, в частности в школьных и вузовских пособиях. Стихотворение выдержало испытание временем, в силу того что это был честный перевод — без тех конъюнктурных, а то и спекулятивных «добавок», которыми обильно уснащали в те времена некоторые переводчики русские тексты произведений прославленного акына. Переводил А. Л. Жовтис и Абая, и Жакана Сыздыкова, и Султанмахмута Торайгырова, и Касыма Аманжолова, и Абдильду Тажибаева, и совсем молодых, начинающих поэтов, которые (например, Ибрагим Исаев) стали известны русскому читателю благодаря переводчику. Широко представлена работа А. Л. Жовтиса в общеизвестной «Антологии казахской поэзии» (М., 1958), во многих сборниках и на страницах периодической печати. Его перу принадлежат переложения казахской народной лирики. Некоторые из этих переложений можно прочитать в предлагаемой книге. Быт, обычаи, верования, шутки и горести казахов запечатлены в простых на первый взгляд, но глубоких по содержанию стихотвореииях-песнях. Есть смысл обратить внимание на такие произведения, как «Серый меринок», «Агаш аяк», «Шестнадцать девушек», или на старинную, записанную этнографом еще в 1824 г. песню «Видел ли ты…». Сквозь тысячи километров, сквозь годы доносится до нашего слуха жалоба дочери, вынужденной покинуть старого отца: Пыль на платье на бархатном моем. Уезжаю за тридевять земель. Кто ухаживать будет за отцом? Кто растелит ему на ночь постель? Как теперь он останется один? Нет снохи, чтобы старому помочь! Для него я всегда была как сын, А сегодня я всего только дочь! Это не восемь строк лирической миниатюры, а четыре действия психологической драмы. Житейская достоверность нашла свое выражение в монологе выдаваемой замуж и покорной судьбе девушки, в интонации этого монолога. А вот другой монолог — на сей раз говорит акын Нуркей (судя по содержанию, стихи эти созданы в первые десятилетия нашего века): Комары над речкой вьются, над дорогой пыль. Я — Нуркей, и я, бывало, объезжал коней! И сейчас Нуркей сильнее, чем автомобиль, У меня, акына, песня — этим я сильней! Справа лес, а слева поле, впереди арык. Прежней легкости в походке у Нуркея нет. Подхожу к аулу, слышу: «Там пришел старик!» И никто из них не скажет: «К нам пришел поэт!» Нам передается боль человека, живущего поэзией, служащего поэзии, но слывущего на миру просто стариком. Чувства его можно понять… Давно уже внимание А. Л. Жовтиса привлекло творчество самого значительного из поэтов послеабаевского периода — Султаимахмута Торайгырова (1893—1920). Еще недооцененный художник трагической судьбы, «казахский Лермонтов», он прожил тоже всего двадцать семь лет. Всесоюзному читателю поэзия Торайгырова стала известна в значительной мере благодаря переводам A. Л. Жовтиса. Еще в первом на русском языке алмаатинском издании конца 50-х годов лирика поэта была представлена в его переводах, а в 1979 г. вышла подготовленная А. Л. Жовтисом книга в издательстве «Художественная литература». Неоднократно возвращался переводчик к своим русским интерпретациям Торайгырова, не уставая их править. В результате перед нами предстает интересный и яркий поэт и мыслитель (например, в страстном, исполненном энергии духа стихотворении «Зачем я живу?» или в удивительной по словесной живописи зарисовке «На кочевку!»). Казахский раздел «Отражений» не отличается антологической стройностью и столь широким охватом материала, как корейский: по объему он меньше. Но в контексте книги и этот раздел демонстрирует творческие достижения переводчика. Поначалу Александр Жовтис, как практик и теоретик (см. его статью в сборнике «Мастерство перевода». М., 1964), отстаивал необходимость формальной близости русского стиха к стиху оригинала — даже там, где налицо явные расхождения стиховых систем. Со временем он стал стремиться к функциональной близости стиховых компонентов перевода к тем «формантам», которые определяют изобразительность и художественную выразительность оригинала. При этом некоторые специфические особенности казахского стиха поэт воспроизводит подчас с большой точностью. К примеру, в стихах Абая или Торайгырова используется традиционная «восточная» рифмовка (редифная рифма, рубай, монорим). И если, читая стихотворение Абая «В русской школе сейчас…» или Торайгырова «Светлый луч, любимая…», мы замечаем, что в них несколько десятков строк «прошивают» только две или три рифмы, то вы можете не сомневаться в том, что именно так и рифмовали эти стихи казахские классики. А ведь воссоздать монорим нелегко… Не говорю же о том, что поэт не позволяет себе в переводах произведений старых мастеров использовать приблизительную, неточную рифму (модную и супермодную), опять-таки не из «нелюбви» к ней, а помня о задаче сохранения единства стихотворного стиля. Главным в языке переводного произведения остается верность ведущей установке оригинала — притом без крайностей, допускаемых ныне (от варваризмов до неологизмов так называемого европейского толка). Реалии национального происхождения допускаются в стихи в тех случаях, когда они несут необходимую идейно-смысловую нагрузку, оправданы образным заданием, а не демонстрируют пресловутую экзотику (с непременными «курай», «кыз» и прочими аксессуарами псевдостиля и псевдоколорита). Указанные принципы относятся не только к переводам A. Л. Жовтиса из казахской и корейской поэзии. О них можно говорить и в отношении раздела, посвященного поэтам Ганы. Поэты молодой африканской страны (Квези Брю, Копи Си, Адали-Морти и др.) пишут на языках своих племен хауса, эве, ашанти и др. Пишут и по-английски. Тематический и образный диапазон их стихов достаточно широк. У нас идет процесс узнавания этой младописьменной, но имеющей глубокие корни в фольклоре литературы. Одним из переводчиков, постигающих поэзию Ганы, стал Александр Жовтис. Его поиск продолжается. Если корейская поэзия на русском языке у А. Жовтиса вся нерифмованная, а в казахской изысканность рифменных отношений — одна из важнейших формальных особенностей, то стихи ганских поэтов в большей своей части — верлибр (англ. free verse), т. е. система, в которой отсутствуют и строго заданный метр, и сколько-нибудь последовательно выдержанная рифма. Средства ритмико-интонационной выразительности используются здесь «на выбор», по-разному в разных случаях (в пределах одного стихотворения). Споры о свободном стихе, или верлибре, о его роли и перспективах в современной русской поэзии, время от времени вспыхивающие на страницах наших журналов и научной периодики, далеко еще не закончились. Верлибры поэтов Ганы дают возможность почувствовать мастерство А. Жовтиса в передаче этого с виду самого легкого, но по существу самого трудного для воспроизведения стиха. Трудного потому, что отказ от традиционных средств выразительности всегда осложняет для художника его задачу. Гёте говорил Эккерману, что жесткая форма стихотворной речи как бы позволяет «обманывать», создавать впечатление, будто «что-то есть» там, где мысль скудна, где отсутствует подлинно поэтическое содержание. Мне думается, что удача A. Л. Жовтиса в передаче верлибров связана с его многолетними исследованиями в области этой широко распространившейся в XX в. версификационной формы. Хотелось бы упомянуть и о других направлениях творческой работы переводчика, о переводах, в «Отражениях» не представленных. Читателю должно быть известно, что Александр Жовтис переводит поэтов Англии и США (Ките, Киплинг, Лонгфелло, Сэндберг и др.), много занимается украинским фольклором, классической и современной поэзией Украины, что ему принадлежит стихотворное переложение памятника Древней Руси «Слово о Мамаевом побоище, или Задонщина», которое в свое время напутствовал в печать такой знаток древнерусской литературы, как Н. К. Гудзий. Ученый-стиховед и теоретик перевода, Александр Жовтис вместе с тем далек в своих работах от «академизма». Он дает именно поэтический перевод, свободный в развертывании мысли, такой перевод, в котором может и не быть соответствия строки переложения строке оригинального текста, но всегда есть более существенное для искусства — общее движение образа, дух поэзии подлинника. Оригинал как бы рождается заново в русских стихах. Для настоящей книги, готовя ее, А. Л. Жовтис снова правил многократно переиздававшиеся стихи, проявляя к себе требовательность и взыскательность. Эта книга для него — очередное и притом очень важное испытание. Читателю может быть и не видна эта работа. Но поэт-переводчик вершил ее, думая о нем — о читателе, думая заботливо и почтительно. Лев Озеров Источник: Из поэзии Востока ОТРАЖЕНИЯ переводы Александра Жовтиса, Москва 1987 г. Переводы Александра Жовтиса 1971
1975
1977
1986
1987
|
