Вячеслав Ли. КАНДЕ ИДЮ ( «Насильственная депортация»). Поэма
Вячеслав Ли. КАНДЕ ИДЮ ( «Насильственная депортация»). Поэма
https://koryo-saram.ru/vyacheslav-li-kande-idyu-nasil-stvennaya-deportatsiya-poe-ma/
10 августа 2009 • 826 просм. • Литература • Вячеслав Ли, Переселение
Поэт Вячеслав Ли
Моим дорогим детям и внукам
Поэма «Канде идю» ( «Насильственная депортация») — попытка поведать о том, что пережили и вынесли наши предки в минувшем столетии, когда в Союзе правил тоталитарный сталинский режим.
История советских корейцев — история страданий, мужества и героизма. Верю, будущие писатели воспроизведут основательно, глубоко и полно эту историю. А её мы должны знать хорошо. Чтобы жить достойно сегодня и завтра.
Сородичам — репрессированным в 30-40-ые годы двадцатого века, жертвам насильственной депортации, умершим от голода и болезней, выстоявшим и выжившим — посвящаю своё произведение.
Автор
***
Глава 1.
Мчится товарняк
Век двадцатый на костях.
Век жестокий.
Шпарит, шпарит товарняк
от востока.
Осень донельзя горчит,
донимает.
Огонёк горит свечи
маком мая.
И куда, куда, куда
поезд мчится?..
В небесах звенит звезда,
плачет птица…
Что же душу горько ест,
кровь не гонит?
Оторвали с разных мест
и — в вагоны.
О, если б видеть мир смогли!
Где оконце?
На другой конец земли
вслед за солнцем.
Щель одна на весь вагон.
Для приличья.
Эх, на волю бы бегом,
лётом птичьим!
Неумолчный перестук
громкой стали.
Где же север, где же юг?
Чьи же дали?
С полу дует холодок.
Мёрзнут ноги.
На родимый бы порог!
Но дороги…
И скрипят, скрипят, скрипят
тупо нары…
Это место для телят.
Для отары.
Но везут, везут людей
тесным скопом.
Возмущаться ты не смей.
И не пробуй.
О, какая эта тьма
лижет руки?
Штука-жизнь сложна весьма.
Только муки.
Мир остался позади —
сопки, море…
Ты уйди, прошу, уйди,
Горе, горе!
На отчаянных парах
поезд катит.
Кто измерит смертный страх?
Чем охватит?
В сердце каждом — тук да тук…
Сволочь — Сталин.
Неумолчный перестук
громкой стали.
Слёзы тяжкие любви,
боли, вздохи.
Соплеменники мои,
дела плохи.
Валит чёрный-чёрный дым
с паровоза.
Умирать мы не хотим.
Душат слёзы.
Бессердечный лунный свет…
Кто на страже?
Краше жизни всё же нет.
Нету краше.
И куда, куда, куда
поезд мчится?
В небесах звенит звезда,
плачет птица…
* * *
Век беспощадный, век непростой.
Небеса по-библейски бездонны.
Над потерянной светлой судьбой —
наши стойкие стоны…
Год коварный — 37-й…
Если взять твои очертания,
то чётко увидишь ночной конвой
и страх ожидания…
Прорезь прицела. Жизнь дрожит.
Не единожды мы умираем.
Грань горчит по полям риса и ржи.
Между адом и раем.
С голодухи я взял три колоска.
Арестовали, но я не повинен…
Чиркнула пуля вдоль виска.
И ревёт над равниной.
Век отгремевший, греховный, глухой…
Вспомнишь тебя — аж нервы ноют.
Это случилось с нами, с тобой,
с народом моим и со мною.
Век двадцатый, злой, неживой,
я — твой страдалец, отнюдь несмиренный.
Ты окликаешь во тьме: стой!
И вздрагивают вены.
Год депортации, тридцать седьмой…
Трясёмся в товарняках нощно и денно…
Бьюсь над вопросами, бьюсь головой
о толстые стены…
Глава 2.
НЕТУ ВОЗВРАТА ТУДА
Потухшие окна. В слезах раскрытые окна.
Там дни совсем пусты. Ночами искрится звезда.
Тропинки, где бегал ты, под дождём осенним мокнут.
И нету возврата туда, и нету возврата туда.
За околицей — залив. Там бьются волны о камни.
Но некому потрогать ладонью: какая вода?..
Ты издалека помашешь своей Отчизне руками.
Ах, нету возврата туда, ах, нету возврата туда!..
Но ласточки прилетят вместе с новой весною,
И огласится окрестность без всякого труда.
Лишь не будет там именно нас с тобою.
Ведь нету возврата туда, нету возврата туда.
Бурьяном зарастёт моё селение родное.
За тридевять земель вздохнём мы снова: беда…
И снова мы глянем на восход, на небо голубое —
ах, нету возврата назад, нету возврата туда!..
Пройдут прямиком годы. И зарубцуются раны.
Быть может, от былого не останется и следа.
Однако же мы с тобой, как прежде, воскликнем рьяно:
ах, нету возврата туда, нету возврата туда!..
Речушка там всё журчит. Там закипит горбуша —
ей летом икру метать стоит большого труда.
Как вспомню его, Приморье, так засаднит мою душу.
Ах, нету возврата туда, нету возврата туда!..
____________
Глава 3
СУЕТА, МАЕТА, СУЕТА…
Суета, маета, суета…
Повозки, полуторки, лица…
Сколько их!.. А так пустота.
И она всё длится и длится.
Полустанок. Сопки вблизи.
Деревенька, открытые ставни.
— Не доеду…Чем это грозит?..
Да хлебал я вагоны…Оставьте!..
Высочайший получен указ:
выселять в кратчайшие сроки…
Всех корейцев…Не слышу, ась?
Сыгнорируешь — вылезет боком…
Суета, маета, суета…
За горой пропадает верста…
— А что, думаешь, там, за горою?..
— Ты простудишься, дай-ка укрою…
— Вы запомните — третий вагон,
ни в какие другие не лезьте!..
— Посчитали нас за врагов —
ни стыда, ни внимания, ни чести…
Маета, суета, маета…
-А задача-то очень проста :
вот такого-то прибыть на станцию,
на Раздольную…
— Уехать? С нажитым расстаться?..
— Чёрт дери, почему же меня?..
— Почему же тебя, а не всякого?
-О, потухло, дай-ка огня…
— Здесь и там — для меня одинаково…
Суета, маета, суета…
— Что ты мелешь, однако, старуха?..
— Я-то слышу не очень, вполуха…
— Бросить всё?.. Ну, сволота!..
От просторов — прохладой одной,
кости ноют, ах, что-то случится…
— Если ты, мой милый, со мной,
то чего мне, скажи-ка, страшиться?..
Суета, маета, суета…
— Досчитай-ка, ты слышишь, до ста,
а потом ты узришь глубины
нашей участи, нашей судьбины…
— Не могу, не могу я заснуть…
— Спи, сыночек, спи, мой хороший,
вот какие кедровые рощи
проезжаем, а там как-нибудь…
Толчея, маета, толчея…
Паровоз — он трубит и дымится,
Что ему корейские лица?..
А куда же? Вот колея…
— Твоё дело — кидать уголёк,
чтоб горело, играло, толкало…
И вперёд…
— Куда, паренёк?
До степей аль до Байкала?…
— Что вы взяли с собой?
— Ничего…
— Почему?
— Мы не успели —
три часа-то дали всего…
— А нам больше — четыре недели…
Су-е-та, ма-е-та, су-е-та —
это рельсы выстукивают звонко.
Обо всём мы расскажем потомкам,
как была наша жизнь непроста…
Маета, суета, маета…
-Та ли станция, или не та?
-Поглупели мы, кажется, старый…
— Отчего? Оттого, что устали…
— Попадёт же нам, попадёт…
— Чем там думают оглоеды?!
— Ведь согнали целый народ…
— Будут беды, великие беды…
— Обязательно, знаешь, сойду —
мне всё это, эх , не по нраву…
— Кто же нами невидимо правит,
кто же дует в трагедии дуду?..
Буфера стучат, буфера…
— А, скажи-ка, что было вчера?
— Мы с путины путной приплыли —
и в вагоны … Такие вот были.
Маета, суета, маета…
Паровоз-то гудит глуховато.
А стена — она точно вата,
на душе-то — одна немота.
Пристегнули к нему товарняк.
К паровозу…
— Что с кочегаром?
— Кочегар — человек, не пустяк.
— Ты подбрось побойчее пару…
Прохрипел беспокойно гудок —
засветился привычно зелёный.
И подвинулись жёлтые склоны
вдоль тревожных, кривых дорог.
Этот маленький с виду перрон
не опишешь гусиным пером —
там со скарбом столько народу!
Не видал я такого сроду!
Осень поздняя. Холод сквозит.
Эшелон бежит и бежит.
И над ним царит, боже мой,
этот страшный 37-й…
Остановка. Опять суета…
— Где же наши?.. А наши места?
— Я тебя штыком, сапогом —
ну бегом к вагону, бегом!..
Суета, маета, суета…
— Кто откроет нам в счастье врата?
— Что расписано там, впереди?
— Коль не хочешь — спрыгни, сойди…
Суета, толчея, суета.
— Что снуёшь, отвечай, мелкота…
— Что ты мелешь, злостью дыша,
невоспитанная насквозь душа?
— Если этот указ — не указ,
что мне будет?
— Пуля в глаз…
— Ну и что? Мне наплевать!
— Залезай в товарняк, вашу мать!
Ах, он смачен винтовки приклад!
Заартачился — сам же не рад…
— Это, как же, сынок, понимать?..
— Полезай в вагон, твою мать!..
И в вагон поместился народ,
самый близкий мне в мире народ.
Поместились четыре семьи —
соплеменники, люди мои…
И опять колёса стучат
по мозгам, по корейским мозгам.
И опять колёса звучат —
это вам, это вам, это вам…
Суета, маета, суета…
Как подумаешь, ведь срамота:
в одночасье сорван уклад…
И не ведают — в рай или ад?
Я на вас печально гляжу,
вместе с вами вздыхаю, дрожу…
Там, в вагоне, мама моя,
папа, дед, бабка, дядья…
Суета, маета, суета…
И твердят дорогие уста:
— ах, куда же, куда, куда
нас, проклятые поезда?..
Глава 4
МЫ БЫЛИ МОЛОДЫМИ
Лязг буферов и обрывки дыма
норовили упасть в кювет…
Ах, когда-то и мы молодыми
вдыхали восточный рассвет!
В товарняки нас затолкнули,
и прощай, Приморский край…
А не захочешь — семь граммов пули.
Так что с судьбиною ты не играй…
Кто же от нас святое отнимет?
Разве желали мы жизни иной?
Когда-то и мы молодыми
упивались красою земной.
Нас увозили…Что тяжелее
той непредвиденной новизны?
Нас, увы, никогда не жалели,
а мы же веку были нужны.
Пихты, кедры, сосны, ели
за товарняками бежали вослед…
Мы не на них — на себя смотрели
в семнадцать ласковых лет.
На полустанках мы танцевали
наперекор тебе, маета…
Что выселяют?.. Пусть! Трали-вали…
Не согнула нас сволота.
За колеями — сопки в тумане,
стихия морская, любимый утёс…
За колеями — то, что всё манит
и вспоминается до слёз.
Но что впереди? Гудит неизвестность —
ты гадай иль не гадай.
А пока же — стальная песня,
стук-перестук: да, нет и да…
В сердце — достоинство, честь и имя.
Мы презираем всякий озноб.
Были когда-то и мы молодыми —
больше смеялись, прямо взахлёб.
За колеями слева и справа —
необъятная хваткая ширь,
незнакомые жухлые травы,
пихты, сосны…В общем, Сибирь.
Будем людьми! Только без плача
на этих пространствах, где рвань равнин…
Слёзы уныния уймём, запрячем!
Главное — стержень души сохраним.
Будем серьёзными! Не усмирили
то, что в нас есть…Выселение — не в счёт.
За нашими спинами — наши же крылья.
Мы размахнёмся ими — и взлёт!..
Живучими будем! Да что нам морока
этих осенних, безжалостных дней.
Вместе запомним, сородич, уроки.
Если не выживём — будет страшней.
Выдержим, выдюжим!.. Видно, с мозолей,
как у отцов, начинается жизнь…
Сдаться на милость? Мы не позволим!
Слышишь, братишка? Судьбе улыбнись!
С Уссурийска, Находки, Посьета
сколько нас сильных парней и девчат!
Рыбаки, шахтёры…Поэты,
чьи произведения в веках зазвучат.
За лоскутами чёрного дыма —
небо в алмазах, синь-синева…
Скажем внукам: и мы молодыми
были когда-то!.. Память жива!..
Глава 5
ГЫМ ЧЕР ИДЁТ ПО ШПАЛАМ
Тёртый, драчливый, нескладный,
шестнадцати лет,
жил Гым чер без оглядки,
не ожидая бед.
Жил он в ладу с природой,
но не кланялся ей —
из беспокойного рода,
точно ветер «борей».
Жил, не давая спуску
никому, ни себе…
Семечки часто лузгал,
невозмутимо сопел.
Был он ни с кем не схожий.
Стрёмный. Как стрелка луча.
Кому-то давал по роже,
бывало, что сам получал.
И совсем не повесой
то находил, то терял…
Для щемящей песни
прекрасный был материал.
Тёртый, драчливый, острый,
словно лезвие меча,
всем задавал вопросы
и сам же себе отвечал.
Был он прыток, как кочет.
О нём разорялся народ:
Гым чер-то плохо закончит,
если уж так поведёт…
Остановят, заметя —
эка, невидаль, постой…
Гым чер жил на свете
сирота сиротой…
Уныния ничуть не тратя,
спросил: на край земли?..
Это куда же нас, дядя,
силком поволокли?..
…Огляделся малый,
подняв над собой шесток.
И — по шпалам, по шпалам
зашагал на восток.
Тёртый, неглупый, правый,
изрекал наяву:
— Я живу не для славы,
а для воли живу…
А воля — это просторы,
неба голубизна,
на рассвете горы —
то, что с детства познал…
Спрыгнул вот так с вагона,
не согласившись с судьбой.
— Где же вы, мои кони?
Где ты, рысак гнедой?..
О, как его ругали
вчера, сегодня, давно!..
Ежели дверь закрывали,
то Гым чер лез в окно…
И мелькая, как чудо,
он блистал новизной.
Кто же он и откуда
этот Гым чер родной?..
Всегда сохраняя разум,
не теряясь ничуть,
чуял Гым чер сразу
выход и новый путь.
Рослый, тёртый, упрямый,
не пребывая в тоске,
ясными летними днями
он пропадал на реке.
То изловит рака,
то закинет уду,
то с превеликим смаком
съест, что найдёт на ходу.
Был он во всём дока,
живчик, а не покой…
И вздохнёт ненароком:
— что же там, за рекой,
за синеватой дымкой,
за стеною травы?..
Феи-невидимки
или клыкастые львы?
В толчее непонятной,
где и пчела, и гнус,
Гым чер трезво и внятно
повторял: разберусь!..
В мире добра и злобы
был реалист и фантаст.
Гым чер, глядевший в оба,
крепок был, коренаст…
Там, где осы звонко
не жалели жал,
Гым чер верно и тонко
по ветру нос держал.
Туда, где шумит море,
где свет начинает взлёт,
Гым чер легко и споро
идёт, про себя поёт.
Росы пока не упали.
А жизнь?.. Жизнь дорога.
Шпалы, частые шпалы.
Слева и справа — тайга.
Умный, бойкий, тёртый.
в схватки он лез с головой.
Ежели дело к чёрту,
то чёрта пошлём на убой…
О, наша горькая память!
О, наши слёзы и пот!
Гым чер по лесенкам- шпалам
домой до сих пор идёт.
Какие гудели годы
на фоне правды и лжи!
Гым чер, мой сородич,
и ныне яростно жив!..
Глава 6
КОГДА МЫ ВМЕСТЕ…
Непостижимы, непостижимы
знаки ненависти и любви.
Мы были стране совсем не чужие.
Мы были свои, свои, свои…
За страну мы кровь проливали,
за честную боролись власть.
Мы знамёнам её присягали
и не давали ей пропасть.
Мы валили стволы вековые,
чтоб наливалось жизнью жнивьё.
Мы дышали во имя России.
Мы жили ради неё…
В дымке тумана — долины и горы.
В бухтах — безудержная вода.
Ах, Советское Приморье —
боль наша и наша беда.
Никаких звериных ужимок —
мы же люди! Мы же свои.
Непостижима, непостижима
ржа подозрения и нелюбви.
А колёса бормочут: мы не ви-но-ва-ты!
Из трёх слов фраза…Чиста и строга!
Как различишь-то его, супостата?
« Вы похожи лицом на врага…».
Что за вагоном? Серо и мглисто.
Едут советские уж несколько дней,
коренасты и плечисты,
шахтёры, трактористы,
рыбаки и мотористы,
которых нету родней.
Что перед задумчивым взором?
Наш крышей — уютный дымок…
Ах, покинутое Приморье —
очень редкий в горле комок.
Будем живы, здоровы, живы!
Сквозь всё пройдём и выйдём в свет!
Непостижимы, непостижимы
слёзы разлуки. Горше их нет…
Преданность наша вышла боком —
нас подстрелили прямо влёт.
В бога не верим, не верим в бога,
даже если в Кремле он живёт!
* * *
А дым паровоза с откоса
во влажную падает тьму…
Умы буравят вопросы —
за что? куда? почему?..
Студёны осенние росы
и тяжелеет вода…
Вопросы гнетут, вопросы —
за что? отчего? куда?..
О, это, увы, непросто,
когда твоё чувство мертво!
Вопросы сверлят, вопросы —
куда? за что? отчего?..
Кто мы такие на свете?..
Покоя нет у сердец.
Куда мы всё едем и едем?
Когда же он будет, конец?
Тускнеют во тьме кристаллы.
Чей абрис там, вдалеке?
Чего же нам не хватало
в жилах, в уме и в руке?
Вихорь отчаянный мести
стучится в покинутый дом…
Нам легче, когда мы вместе.
Когда мы врозь — пропадём…
Тоску ничем не излечишь.
Как тянутся серые дни!
Когда мы вместе, мы вечны.
Труднее, когда мы одни.
Мы — люди! Мы вовсе не боги.
День будущий нам незнаком.
Тревоги, тревоги, тревоги…
Колокол звонит… По ком?..
Зияет она, прореха —
прошлись по нам утюгом.
37-й — это веха.
Это ужасный разлом.
Какие потери, печали
за тем непонятным бугром?
О, это пока лишь начало.
Что с нами будет потом?
И всё, чёрт возьми, вперемежку —
и раны, и слёзы, и жизнь…
Возьми себя в руки, не мешкай,
держись, мой сородич, держись!
О, эти бессонные ночи!
О, это вагонный мирок!
«Ты ешь, если даже не хочешь —
нам надо всем выжить, сынок!»
Кто нам эту жуть напророчил?
Кто тряску нам подарил?
Нам тяжко, нам сложно очень,
когда без руля и ветрил.
В неведении этом жестоком
душа уже изнемогла…
И смотрит небесное око
на злые, земные дела…
Глава 7
УБИВАЛИ «ВРАГОВ» НАРОДА
Стужа…Они шершаво
ловили последний миг.
Как жила ты, держава,
когда убивали их?..
Резкий резал морозец,
никого, увы, не жалел.
Не кидали им в ноги розы.
Только свет им реквием пел.
Убивали ни в чём неповинных,
наших дедов, наших отцов.
И рыдала над ними судьбина.
И грядущего звенел зов.
Убивали « врагов народа».
А какие враги они?
Время волков и несвободы,
уйди, чушь не гони!..
Первородного дикого страха
время, убери же страх!..
По тебе тоже плачет плаха
на равнодушных ветрах.
Убивали лучших из лучших
мозгов, творцов, пахарей…
О, какая нежданная участь!
О, какая жестокость зверей!
Век двадцатый, век убиенный
низколобых властителей тьмы,
в твоих пределах одни гиены,
пожирающих умы…
Никаких вестей и ни славы,
и могил, увы, никаких…
Как терпела же ты держава,
когда убивали их?..
Глава 8
ЧХАЛЬ ТОГ
— Чхаль тог хочу, чхаль тог!
Аж пробирает дрожь!
— Чхаль тог хочу, чхаль тог…
— А где же его возьмёшь?..
— Чхаль тог хочу, чхаль тог,
хоть приставь к горлу нож…
Чхаль тог хочу, чхаль тог…
— Ну, где же его найдёшь?..
Кони синие мчатся,
ах, ты меня не трожь!
Ах, липкое, белое счастье,
чем же меня ты берёшь?!
Забываюсь так часто,
ластится чья-то ложь…
Чхаль тог хочу, чхаль тог,
ты так был хорош!
Всё в этом мире мне мало.
А мир-то — он без прикрас…
— Чхаль тог хочу я, мама! —
умоляю я вас…
Какие-то выси и ямы,
которые не по плечу…
Чхаль тог хочу я, мама,
как никогда хочу…
Бой барабанов упрямый,
даль — она так нелегка…
— Чхаль тог хочу я, мама…
Где же ваша рука?..
Алый плещется парус
в сизом, звенящем дыму…
— Дочка, глотни-ка отвару,
дай голову приподниму…
Сун хи — по русски Катя —
угловата, мила.
Заболела некстати,
жуткие очень дела…
Что же там, за лесами?
Осень или зима?
— Чхаль тог хочу я, мама…
о, я схожу с ума…
Не поставить ли точку?
Где ты, ад, где ты, рай?
— Не умирай, моя дочка,
пожалуйста, не умирай!..
Рельсы то тихо, то громко
отдаются в висках…
Что там, дождь иль позёмка?
Ах, какая тоска!
Колёса яро и шустро
балладу дороги поют.
— Помните, мама, как утром
чхаль тог пребелый бьют?..
Волчья грозится стая,
перед глазами — круги…
— Я, мама, устала, устала,
взлететь хочу, по-мо-ги…
Поезд всё катит и катит,
делая виражи…
— Где же болит, моя Катя?
Доченька, подскажи…
А в вагоне так шатко.
Нары, увы, не кровать…
— Чхаль тог вкусный и сладкий
хочется мне пожевать…
Кони куда-то всё мчатся…
Кого же обгонишь, кого?
Сун хи так хочет чхаль тог…
Но где же возьмёшь его?..
Глава 9
ТЫ НЕ УМРЁШЬ
Где тормоза? Где тормоза
у этой махины, у паровоза?..
На скулах у Сун хи прощания слеза,
у её мамы — слёзы и слёзы…
Разворочу я гудящие рельсы
и закину подальше, в кусты…
Где ты, мишень — замри и прицелься! —
курок потяну, чтоб не умерла ты,
чтоб не слышал я страшного воя,
чтобы смерть не коснулась тебя,
чтобы судьба предстала судьбою
на изгибах крутых сентября,
чтобы не думать о горсточке риса,
чтобы недолгим казался день,
дай мне, фортуна, винтовку без риска.
И выстрелю я…Где же мишень?
Где тормоза? Где тормоза
у века 20-го страха и гнёта?…
Вижу, как сохнет жизни лоза
да крылья подбиты…И нету полёта.
И нельзя, невозможно помочь…
Сердце ломаешь в поисках песни.
Длится она, депортации ночь…
Что впереди?.. Одна неизвестность.
Прёт товарняк, чихая, сопя,
вслед за светилом…На запад, на запад!
Вижу сородичей — вижу себя
и что-то в душе открываю внезапно…
Если не с ними, кто я?.. Чужой.
Самая малая в мире частица.
В связке одной, только в связке одной,
чтоб не потеряться и не раствориться.
Где тормоза? Где тормоза
у беспощадной и злой эпохи?
В детских глазах застыла слеза.
Выдох за вздохом, выдох за вздохом…
Сун хи милая, ты не умрёшь,
ты ещё засмеёшься звонко,
презирая напасти и ложь…
Вырастёшь чудом прелестным, девчонка.
Ты не умрёшь, ты не умрёшь!
За тебя же умрут другие…
Сгинет она, депортации дрожь —
мы будем живы, мои дорогие!..
Ах, распроклятая, где тормоза?!
Я разрываю преграды на части.
Открывайте, люди, глаза!..
Мы доехали!
Станция — «Счастье».
Глава 10
ПЛАЧ
Прости меня, прости, сынок —
не уберегла, не уберегла…
С ума сходила, сбилась с ног,
гляжу, а вижу — мгла и мгла…
Прости, прости, прости, сынок.
Одна вина, одна вина…
Зачем вино, зачем венок,
когда я чада лишена?..
Айго, айго, айго, айго!..
Мир сотрясал истошный крик.
Айго, айго, айго, айго…
Из вечности он выпал…Миг…
Душа неистовым огнём
горит, горит, горит…
Душа неслыханным огнём
всё опалит, всех опалит…
Какой её залить водой?
Какою влагой потушить?
И с этой жуткою бедой
спокойно спать, дышать и жить?..
Бесценный мой, бесценный мой,
зачем меня покинул ты?
Премилый мой, мой дорогой,
с тобой погасли все мечты.
С тобой исчезло всё, ушло
из моих вен, из моих рук —
отрада, гордость и тепло,
и не рождённый чудный внук…
Сказать «прощай» я не могу —
один лишь хрип, один лишь крик…
Ты — словно семечко в стогу —
мой незабвенный, милый лик.
Подайте же подонка мне —
губителя народных душ.
Подайте же мерзавца мне,
я размозжу его… И в глушь…
Сказать « прощай» я не могу,
хотя мой сын уже вдали.
Я стою здесь, на берегу,
тебя же волны унесли…
Прости, сынок, прости, сынок,
моё сокровище и свет…
Куда теперь мне без огня?
Куда, куда на старость лет?..
Зачем, зачем весь этот бег
по бесконечной колее?
Зачем мне дождь, зачем мне снег,
когда Его нет на земле?..
Какая в мире тишина —
не дышит, люди, мой сынок…
О, справедливость! Где она?
Где всемогущий чей-то бог?..
Глава 11
СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ!
Чаша ещё не вся испита,
а жизнь опасностью чревата.
Неумолимые событья
гонят и гонят нас куда-то.
Ни понежиться, ни шелохнуться.
Утро бьёт в колокольчик незримый.
Можно в вагоне задохнуться,
а мгновения — всё мимо и мимо…
Что же это так горло сушит?
Что же там, вдали, полыхает?
Ах, спасите, требуем, души!
Они у нас высыхают.
Бытие — оно выше быта.
Плюём на быт смачным матом.
Неостановимые событья
нас гонят и гонят куда-то.
То тихо, то с пылу с жару…
Не унимается товарняк.
— Тару дайте, дайте тару!..
-Угомонись, не пей, дурак!
Косолапый ладит берлогу,
роняют росу в полях колосья.
А по дороге, дрянной дороге
товарняка громыхают колёса.
Дым с паровоза в души валит,
что-то на небе вырастает.
А по стальной наковальне
бьют молотами непрестанно.
Из-под головы рук не вынешь.
Есть настоящее. Клокочет память.
Вот по нашей-то судьбине
бьют нещадно чем попало.
Мишень дьявольски сбита,
а то выстрел бы грянул…
Рок отчаянных событий
куда-то нас гонит спьяну.
Нет! Рассчитано было чётко
за нас давным-давно.
До невозможности сохнет глотка.
Неужели, скажите, на дно?
Перепалки и пересуды,
то остановка, а то и рывок…
Согнали нас отовсюду,
в товарняк…Теперь молчок?..
За нас подумали где-то,
за нас всё решено:
старые, взрослые, малые дети.
вот вам водица, а вот и пшено…
Но не так же, не так на деле —
ни маковки во рту…
Мы в дороге третью неделю,
а вот дальше невмоготу.
А жажда всё суше, всё глуше,
нервов стираются нити…
Спасите, кричим, наши души!
Спасите и сохраните!
Невозможно, хоть разорвите.
Невозможно, ужас, беда…
Куда вы спешите, событья,
и несёте нас куда?..
* * *
Кружит чёрный ворон
над умною головой…
Наветы и приговоры.
Залпы и бабий вой.
Кружит ворон чёрный
над снами сёл, городов…
Кого-то взяли за что-то.
Сразили и тут же — в ров…
Чёрный летать боится
при синих брызгах дня.
Своим клювом он тщится
жизнь дорогую отнять.
Ты умереть ещё успеешь…
О, мужество, нам помоги!
По улицам и по ступенькам —
вороньих когтей шаги…
Он, ворон, крадётся и кружит…
И презвонкий возносится зов:
Спасите же наши души,
спасите честных отцов!
Мы нисколько не виноваты.
Мы перед миром честны…
Эта стена — как вата.
У стонов же нету цены.
Нам видна эпоха чётко —
мгла застилает свет…
Чёрный ворон, весьма чёрный —
коварней окраса нет…
Постучатся — и ты ахнешь,
не утихомиришь души дрожь.
В сетях жутких страха
раньше себя помрёшь.
«Одевайтесь…Мы скоро
вашу поправим судьбу…»
Чёрного ворона шорох
в ночи — бу-бу-бу-бу…
Где-то целятся в славу
законам всем вопреки.
А по земле снуют составы,
в которых — мои земляки…
Что неволи неласковой пуще?
Какие страшные дни!
Спасите наши души!
Спаси ты себя и сохрани!
Ты поэт? Ты учёный?
Ты талантлив и удал?
Тридцать седьмой, пречёрный,
рыщет, клюёт наповал…
Что самой жизни краше?
Выпьём же её, сородич, до дна!
Спасите души корейские наши
сейчас и на все времена!
Глава 12
Я УМЕР В ТОВАРНЯКЕ
С высоты ледяной, с высоты
( даже мёрзнет глаз)
я вижу, как вы просты
без всяких прикрас.
Я вижу, как вы грустны
в участи бедной своей —
с восточной стороны
куда-то в пространство степей.
Я вижу, как целый народ —
составов не перечесть —
ветром ужасным несёт…
Чья это мерзкая месть?..
Ночь, денёчек, ночь…
Смерти нежданной ржа.
Как же вам помочь?..
Как же вас поддержать?..
Облака, облака, облака…
Я на одном из них.
А внизу — то леса, то река,
телега с парой гнедых…
С высоты голубой, вихревой —
в непостижимом краю! —
я вижу дорогу домой,
я вижу деревню мою.
Вот школа, куда я ходил…
Вот домик, где я вырастал,
шалил и порою чудил…
Деревня теперь пуста.
Как будто оттуда давно…
И нету пути назад.
Распахнуто настежь окно,
в окне — печальный закат.
Я умер… Вдруг заболел,
к несчастью мамы моей.
И надо же — не уцелел
средь близких моих людей.
И схоронили меня
вблизи стальной колеи.
На исходе сибирского дня
родичи выли мои.
Я умер…Ваш сладенький сын
нисколько не знаменит.
Он лежит под дождём косым.
Он над землёю летит.
Я умер… Но я кричу —
эхо разносится в даль…
Мне многое по плечу —
небо, плач и печаль…
О, как я завидую вам —
всем, всем живым,
едущим к новым местам.
Взрослым и молодым.
Мне теперь не взрослеть,
мне оставаться мальцом…
Мама, плакать не сметь,
убрать из горла ком!..
Мне теперь не вздыхать
на заре первой любви…
Не плачьте, добрая мать,
утешайтесь с людьми…
Я вдали, вдали от вас —
от товарняка отстал.
Я плачу, рыдаю сейчас,
так как по-прежнему мал.
Я вдали…И всё-таки здесь,
на краешке краткого дня.
Я не умер вовсе, а есть —
вы помните, верю, меня.
В небе я, а всё-таки тут,
где грохочет душный вагон.
Пусть живые и дальше живут.
продираясь сквозь стон!..
Я с вами — в родных слезах
и во снах мамы моей.
Отчего же я умер?! Ах,
где ты, счастье ваших дней?
Я надеюсь, от многих потерь
вы встанете не раз…
Только вот где же дверь,
чтоб снова увидеть вас?..
* * *
Роняет кедр с треском орехи.
Он хоть и крепок, но всё же раним.
Кто же возле промчался, проехал?
И ветер вдогонку спешит за ним.
Кто же промчался, громоздкий да серый?
Вздрогнуло снова в кедровой груди.
Кто в этом мире без веры и меры?
Нету, наверное, поди-ка найди…
Белочка рада: какие припасы!
Какое богатство! Ты не пропадёшь. Зимушку-зиму не встретишь с опаской.
Кедр — спаситель, он щедр и пригож.
Рядом натружено вдруг загудело,
задребезжало…Хоть уши закрой!
Две-три мурашки — по пушистому телу…
Опять пробежало…Ну и впрямь ой-ой…
Капнуло сверху…У неба — прореха.
Голову вскинь, отряхнись, погляди!
Кто же промчался? Кто же уехал?
И что же им видится там, впереди?..
Мы здесь в тайге все на примете —
хвойный, лиственный, зелёный народ…
А кто-то всё тащится, едет и едет.
Землю всё крутит и не устаёт.
Ливень осенний, нет, не забава —
юркнула белка в дупло. Чок, чок…
А между тем всё мелькают составы.
Сумерек тени. Сверлит сверчок.
О, никак нельзя без движения!
В природе — вечный круговорот.
Душа освещается яростным жжением
и за собою других ведёт.
Встаньте, сородичи, коль вы упали!
Видите — там, в небесах, звезда…
Эх, ты, дорога — шпалы да шпалы!
Слева и справа — сибирская даль…
Глава 13
НАДЕЖДА
Против желания природы
никуда не попрёшь…
Роды, великие роды —
стоны, мучения сплошь…
— Поднатужься немножко,
ещё, молодчина, ещё!..
— Лобик, а дальше — ножки,
всё будет хорошо…
Уа!.. Ах, расставлена точка,
так радостно сознавать…
Улыбается дочке
утомлённая мать.
Небо вздрогнуло — нате! —
над суматохой дорог.
Надя, Надюшенька, Надя!
Над страхом он — голосок.
Что нам осени взгляды?
Что паровоза гудок?
Вот родившаяся Надя —
жизни упрямый росток.
Колёс бесконечные свары,
необратимый гон.
Плоские твёрдые нары…
Но вздохнул весь вагон.
Не надейся на бога.
Выселение — не ложь.
Если такое в дороге,
то и вправду вздохнёшь…
Разве махнёшься, не глядя —
вон развёрзлись края!..
Надя, лучистая Надя,
доченька, песня моя!
Крепче — на поворотах,
даже если устал…
Щекотливый ротик
превратится в уста.
Все одолеем преграды,
все пройдём рубежи…
Надя, хорошая Надя —
непобедимая жизнь!
Наплевать на законы,
что придумала власть!
Мчится по всем вагонам —
у Ен дина дочь родилась!
Через впадины, кручи
десятков земных лет
вспомнят дорожный случай —
этот бессмертный свет!
Осень — она же не гладит.
Осень — бремя уму…
Надя, ладная Надя —
оправдание всему.
Кто там канючит — плохо?
Кто матерное сказал?
Хи ман, корейская кроха —
слава, судьбина, слеза…
Пусть немножко, не густо…
Но по вагонам несут
кто морскую капусту,
а кто горяченький суп…
Над шальным эшелоном
кружит осенний снег.
Смотрит на мир изумлённо
маленький наш человек.
И видит румяная Надя
сквозь завесы страха и тьмы,
что несмотря на преграды
живы останемся мы,
что по нервам, по коже,
по мозгам длится путь,
что никто не сможет
нас, живущих, согнуть…
Глава 14
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Дядянг, дядянг, дядянг- дя…
Спи, мой шалунишка-малыш.
Дядянг, дядянг, дядян-дя …
В вагоне нашем уснула мышь.
Спят даже звёздочки в тиши
и умолкли уже камыши.
Спят овечки в бескрайней степи.
И ты, мой хороший, тоже спи!..
Дядянг, дядянг, дядянг- дя…
Спи, любимое дитя.
За тобою усну и я.
Нам приснятся родные края.
Нам приснится дом родной,
где мы жили одной семьёй…
Где папа? На край земли
плохие люди его увели.
Дядянг, дядянг, дядянг- дя…
Нас тоже увозят, малыш,
дядянг, дяднг, дядянг- дя,
от своих соломенных крыш…
Спи, спи под колёсный стук —
мы, наверно, едем на юг…
Там, говорят, такая жара,
Там, говорят, воют ветра…
Завтра утром проснёмся мы
и увидим проделки зимы:
в искрах иней, в узорах снежок
вдоль бесконечных дорог.
Спи, сыночек, ладным сном —
мы непременно счастье найдём
в том краю, где весна длинна,
где не страшны времена.
Спи, спи, отогнав страх.
Тебе волноваться нельзя никак
в этот кровожадный век,
когда беззащитен человек.
Ты — опора одна моя,
ты — песня одна моя…
Верю, верю — вырастёшь ты
в мире любви, добра, красоты…
— Мама, мама, едем куда?
— Едем туда, где живая вода,
где аист из-за морей
нам приносит прелестных детей.
Дядянг, дядянг, дядян-дя…
Папочка наш вернётся домой.
Дядянг, дядянг, дядян- дя…
Станем мы старше грядущей весной…
А товарняк мчится вскачь,
и умолкает детский плач.
Спит небо, звёзды спят,
вагон тревожным сном объят.
Ночь глубока, темна, холодна.
За товарняком несётся луна
мимо дерев, сквозь облака.
А младенцу снятся века…
* * *
Ни перечить и ни сказать?..
Лишь скрежетать зубами?..
Над ребёнком склонилась мать —
это ласка над вами.
Тряское, длинное полотно
перед глазами без цвета…
Испытание на всех одно —
осени страшные ветры..
Был бы он, нормальный сон,
Но ведь липкая дрёма…
Эх бы, эти события на слом
и в какой-нибудь омут…
— Посадите, прошу, на коня,
и я одолею шири…
Пощадите, прошу, меня.
Я не виновата в мире!
Ах, эта дробь в тонком виске
и внизу подо мною!
Жизнь держится на волоске.
Она не бывает двойною.
Нету её у стальных колёс —
им кормиться не надо…
— Что ты ненароком принёс?
— Весточку из ада…
Но пока же тащимся мы —
ни двора, ни кола —
до самой злющей зимы,
где будет бело и голо…
Что подонкам, мерзавцам до нас,
до наших смертных болей?
Чей это огромный глаз
катится всё по полю?..
Был бы он, нормальный сон.
Но нет же его…Лишь дрёма
у мамы… Вздыхает вагон,
что не сродни хоромам…
Глава 15
БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ
Ноют и ноют минувшего раны —
мы о них забывать не должны.
О былом говорят партизаны
прошедшей гражданской войны.
— Разве не мы штурмовали под Спасском
посреди белозвонкой зимы?
И мало кто в том сражении спасся…
Разве что мы…
Ночь нам шептала тайны глухие.
Враг поджидал нас в глумливой мгле.
Если будет свободной Россия,
будет свобода и на нашей земле.
Смело, упорно, без всякой опаски
шли мы против зла и тьмы.
Разве не мы полегли под Спасском?
Разве не мы?
Ничего, ничего под рукою.
Только решимость и блеск штыка.
Ночь протекала звёздной рекою.
Как же она была нелегка!
Спасска зимнего доносится эхо
и тревожит, тревожит умы.
Разве не мы добивались успеха?
Разве не мы?
Поганой была она, непогода —
пробирал до кишок мороз…
Какой ты предстанешь, наша свобода —
вот в чём вопрос…
Что же мерцало там перед нами —
свет поднебесный или жуткая мгла?
Развевалось Красное знамя,
рота корейская в бессмертие шла.
Увы, никак не одеты.
Тело мёрзнет, а душа высока…
Ради свободы наши деды
храбро шли на врага.
Снег по колено, снег по пояс.
Дрожь по колено, по коже дрожь…
С Приморья шпарит поезд.
Кого ты с собою везёшь?
Нет, не забыть голые годы,
Поле под Спасском, даль бела…
Как манила Кореи свобода!
Как свобода к бою звала!
Будет, усатый, великая кара!
Но нас ты не возьмёшь впросак.
…Едут четыре семьи на нарах,
косноязычит в ночи товарняк.
— Мы ведь равны — ни чина, ни сана,
но отчего же мы не вольны?..
Вспоминают бойцы-партизаны
О перипетиях гражданской войны.
— К чёртовой матери скинем троны,
свет человеческий вырвём из тьмы…
— Не пожалели под Спасском патроны
разве не мы?..
— Стенка на стенку, брат на брата —
всё смешалось, поди, разгадай…
— Вас припомнят потом многократно —
кровь людская, драма, беда…
— Нет, из советского общежитья
выпасть на дно нам не с руки…
— Чем провинились мы, подскажите?..
— Неужто мы стране враги?..
— Против гнилья, трухи и металла
не склоняли мы головы…
— Мы о свободе очень мечтали,
но товарняк — не свобода, увы…
В воздух осенний не скрипнешь дверью,
не заготовишь хворосту впрок…
Горький дымок безнадёги, неверья —
ах, какой ты бездарный дымок!
И в трагедии осенней этой
кто же прав, а кто неправ?
Пустоты, как известно, нету.
Где ты, сорняк, среди нужных трав?..
— Хреновое время растает в туманах…
— Перед правдой все мы равны…
О былом говорят ветераны
кровопролитной гражданской войны.
— Нас измениться никак не заставишь…
— Странники мы — вот какой резон…
Прут по железной дороге составы.
Облаками закрыт горизонт.
Неотвратима, неумолима
ты, судьба, над тобой, надо мной…
Паки и Цои, Кимы и Лимы
едут в вагонах, отнюдь, не домой…
— Э, не тоскуй, понапрасну, сердечный,
не привыкать нам к разлуке, земляк…
По сентябрю вдоль тайги бесконечной
депортации прёт товарняк.
— О мужестве нашем напишут оды…
— Выдохнут правнуки гордое «ах!»…
Мы и за вашу боролись свободу
в дальневосточных глубоких снегах…
— Вот и нежданно выпало странствие.
— Душа горяча, хоть больна голова…
…А за вагонами рдеют пространства,
падает задумчиво оземь листва…
Глава 16
ИНСАМ
— В тайге недоступной, глухой,
где рвутся кедры ввысь,
вот нам побывать бы с тобой,
чтоб отыскать корень, жизнь…
Идти бы, идти, идти,
очень веря только в себя,
владея чувством пути,
бесстрашие риска любя…
Идти, отгоняя испуг,
идти по мрачным местам.
Идти, мой милый внук,
чтобы найти его, инсам…
От многих болячек он
вызволит — и будь здоров! —
отгонит и раны, и стон
проворней самих докторов.
Я с дедом раньше ходил
в тайгу… в роли стрелка…
Я выбивался из сил,
но помощи не просил,
хоть потребность была велика.
— Инсам глянет не всем, —
дедушка мой повторял, —
инсам доверяет не всем —
он, знаешь, такой материал…
Лишь тем, кто с правдой в ладу,
честным и открытым душой…
Лишь тем, кто скажет: найду!..
Так-то, мой внук дорогой…
Внук слушал дедов рассказ,
шелохнуться даже боясь…
« Что же такое инсам —
добуду когда-нибудь сам…»
— Тайной полна тайга,
опасность сулит тайга…
А жизнь — она ведь дорога,
внучок мой, так дорога…
— Сейчас бы туда, в тайгу,
на недельку махнуть…
Хочешь со мною?..
— Угу!
— Инсам — это трудный путь.
Он, знаешь, не для дураков,
этот бесценный инсам.
Он, знаешь, не для слабаков,
загадочный этот инсам…
Состав громыхал, стучал,
нисколько, ничуть не устав.
Он прыткость свою источал,
этот громоздкий состав…
— Надёжен и прочен диге
за твоею спиной…
— Дедушка, страшно в тайге?
— Нет, нисколько, родной…
Осилить тайгу — не беда.
когда до неё ты дорос…
Куда нас везут, куда
вчера и сегодня всерьёз?..
— Мы шли по трудной тропе
то вправо, то вверх, то вниз,
без снисхождения к себе,
чтобы найти корень, жизнь…
Всё тот же звук непростой —
да-дак, да-дак, да-дак…
Осенний мрак — он густой,
туда же гремит товарняк.
— Там- то тайги нет,
куда нас везут и везут?..
— Но всюду он — белый свет,
и всюду надобен труд…
Спички, чумиза, соль,
рогатина, посох… И путь…
Когда это есть, изволь
идти на инсам. Не забудь!..
Льёт ли дождик грибной
иль сеет синий снег,
храбрость должна быть с тобой,
когда корень живой
ищешь ты, человек…
Глава 17
ВРЕМЯ ВЕЯТЬ РИС
Осень. Хмарь. Журавли.
Время сгоревших трав.
Куда-то на край земли
всё грохочет состав.
Что ты, старик, раскис
от такой езды?
Время веять рис,
время срывать плоды…
Всё давно позади.
Ничего не вернёшь.
В опустевшей груди
не унимается дрожь.
Что же было вчера?
Перезвон, перестук.
Навалилась гора,
навострилось «вдруг».
Время стуж и дождей.
Время несладких снов.
Всюду и везде
падение всех основ.
Осень. Рыщет зверь
в лесах и степях…
Как величать же теперь,
дорогой, тебя?..
Хрипло дышишь, старик.
Что же в горле першит?
В жизни случается миг —
он как динамит…
Всё уничтожить, взорвать
и разнести в прах?
И про кривду сказать
в откровенных словах?
Тёмен осенний свод.
А вдали — мираж.
И всё это пройдёт.
Как за вагоном — пейзаж.
Время веять рис
под лёгким ветерком…
А мы катимся вниз,
чуя судьбы гром.
Не отойти никак
и глянуть со стороны.
Вот вам товарняк
и вы ехать должны!..
Запятые меж слов
ты расставишь потом —
время тяжёлых оков.
Ни топором, ни пером!..
Сёла. Реки. Мосты.
Выселения путь.
Всё запомни ты,
чтобы потом вспомянуть.
Вот уж ранний снег
за перелеском лёг…
Жесточайший век
преподаёт урок.
Ах, куда спешить
да искать пальто?..
Время стойко жить,
несмотря ни на что.
Кто ты и каков,
когда нету дверей?
Время воя волков.
низколобых зверей.
Где ты, добрая весть,
которая высока?
Тебя нету пока…
Выход всегда есть
из любого тупика.
Осень. От немоты
горчит и горчит рот.
Что же наделал ты,
37-й год?..
Что впереди? Риск.
Чем не шутит чёрт…
Время веять рис —
оно ещё взойдёт!
Глава 18
МОНОЛОГ ПОЭТА
Никаких, никаких щедрот
от небес — хуже нету халявы.
Вдохновение — оно же взрастёт,
пусть у меня саккат дырявый.
Пусть у меня ничего, кроме снов,
кроме надорванных нервов и кожи.
Посреди зла, посреди миров
я один. Один. Непохожий.
Я — один. В сырой полумгле,
слезами любви и мук умытый…
Что же творится на старой земле?
Крылья крепкие мои перебиты…
Но ещё можешь взглянуть на путь,
чувствовать то, что уже отцветает.
Подышу жадно — не как-нибудь:
за решёткой-то — рань золотая…
Не приручили, не взяли меня,
как ни старались…Лиловые губы
мысль извергают в начале дня.
Мир презираю, коварный и грубый.
Я — над вами, бездарная спесь,
свора мерзавцев, что не устали…
Есть вдохновение и песня есть.
Всё остальное, впрочем, детали.
Увели меня от детей, от стола…
Но от Музы же не отлучили.
Жизнь моя, ты меня сберегла —
родники твои напоили.
За темницей мигает звезда —
мой вездесущий друг, собеседник:
— Жив ты, голубчик?..
— Жив я всегда.
И сейчас. До самой победы…
Что же с вами стряслось, земляки?
Вас увезли — донеслось до слуха.
У сволочей коготки коротки —
им далеко до народного духа…
Никаких соблазнов, никаких льгот,
ни подачек и ни славы!..
Ты при себе, ты ещё тот —
уверенный и вовсе не слабый,
чтобы вы, мать, у огня
чинила, плела, вязала
и вспоминала тепло меня…
Разве этого сыну мало?..
Чтобы дом наполнялся добром,
древо цвело и дитя вырастало,
чтобы улыбка сияла кругом…
Разве этого, творящий, мало?..
Если я торчу за стеной,
если за мною двери закрылись,
значит, кому-то страшно со мной
и мешают мои строки и крылья.
Будут, я знаю, десятки невзгод.
Негодяи пока ещё в силе.
Никаких, никаких, никаких щедрот
мы не просим и не просили.
И это исчезнет, и это пройдёт —
свобода ударит, рухнут оковы.
Глаза я открою — ахнет восход,
и снова жизнь загрохочет сурово.
Только бы эту тоску превозмочь —
капли терпения и щепоть отваги!..
Ночью схватили…Страшную ночь
я изображаю на белой бумаге.
Что же на воле? Нету меня.
Рыдания родных мой путь оросили.
Дикие, волчьи времена —
они вас, бесценные, не спросили.
Я ещё жив, чтобы память хранить,
почуять свирель за сосновою веткой,
чтобы тянуть из прошлого нить,
чтоб стихи рисовать из света.
Я ещё жив, чтоб водить рукой
по стене холодной, щербатой,
судьбу уловить, отвергать покой
и не считать шагов до заката…
Глава 19
УЖИН В СИБИРИ
Фокус, видимо, нужен,
хоть память весьма остра.
Переселенческий ужин —
кратчайшая пора.
Рядом стоят вагоны
и разносится гарь…
Время чертовски гонит —
спеши, приготовь, ударь…
Выскочили на воздух.
На миг позабыта беда.
Что-то сегодня поздно
заискрилась звезда.
Хворосту натащили —
благо, вокруг дерева.
Есть ещё хватка в жилах,
есть ещё древняя сила…
Но голод качает права.
Что в чугунке дымится —
сквозь времена разгляди…
Пророчит в лесочке птица —
лучшее впереди.
Что там? Жара, стужи?
Сердце, так не стучи…
Видишь, обычный ужин —
горсточка риса, кимчи…
Ах, потомок неглупый,
сквозь препятствия лет
погляди-ка в лупу.
Видишь или нет?..
В жмурки играют дети —
смех летит в небеса…
Что их ожидает на свете
на пространствах столетий?
Лишения, жуть, чудеса?..
Призадумались старцы,
огляделись кругом.
Вот бы здесь остаться,
выстроить, скажем, дом…
Сколько земли для пашен!
Раскорчевать бы лес
этот густой, влажный…
Ничего не страшно —
был бы интерес.
Сентябрь. Гулко в мире.
Облака легки.
Посередине Сибири
ужинают земляки.
Вот внучок с дедом,
родители, близкий нам люд…
Каким-то щемящим светом
озарены, жуют…
Осенняя неизвестность,
тягучий ветерок.
Нету часа для песни,
если правит рок.
Фокус то шире, то уже —
он для ума, для пера…
На воздухе ужин —
редкая пора.
Точно, а не намёком
ты нарисуй, опиши…
Без вранья, кривотолков —
правду родной души.
Нет, ничто не канет,
в небытие не уйдёт.
Мы — совсем не цыгане.
Мы — корейский народ.
Историки пусть не дурят —
превыше всего честь!
Есть у нас культура,
у нас история есть,
самобытное слово,
язык, в мелодии лад…
Мы — не пыль, не полова.
За нами предки стоят.
Сумерек хлёсткие краски.
Ложится к ногам листва…
37-й — не сказка,
а страшные жернова.
Затягивайся потуже,
голову прямо держи!..
Ах, этот быстрый ужин
в предвечерней тиши!..
Тени бросают ели,
бьёт копытами лось…
Что-то в спешке поели —
в животе улеглось…
Донеслось: по вагонам!
Потушить не забудь!..
Время сородичей гонит.
И продолжается путь…
————
А на Байкале вода холодна.
А на Байкале видно до дна…
Что там, за далью, где пелена?
Что там, за далью?.. Какая цена?..
Угомонился товарный состав,
от километров бессчётных устав…
Над головою бездонный свод
манит тебя, выселенец-народ…
Тишина или не тишина?
Бесподобна Байкала волна!
Вот бы по ней … домой поплыть,
там как раньше вольготно жить!
Разная живность водится здесь —
омуль загадочный, селёдочка есть…
Эх бы, закинуть ёмкую сеть
и с уловом к столу поспеть!
Опрокинуть бы с горя стакан
и обозреть бы мир свысока.
Тот, который хорош и пригож,
и куда ты пока что не вхож.
Бросил сородич случайный взор,
и прояснился иной простор —
из-под сосны журчащий исток,
ненаглядный Дальний Восток…
И захотелось ужасно туда,
где океанская брызжет вода,
где чаек звенят голоса,
за собою зовя паруса…
Но мечта твоя — явный пустяк:
на путях-рельсах стоит товарняк.
И сирена гудит: садись!..
Продолжается прежняя жизнь —
те же нары, буржуйка та,
то же удушье, та пустота…
За горизонты зовёт звезда.
И снова вопрос оживает:
куда?..
Глава 20
ОЗВЕРЕНИЕ
Когда ты вшами покусан изрядно,
когда ты сам себе не мил,
ты изменишь нежные взгляды
на этот бессовестный мир.
Когда за вагоном дни и ночи,
а в вагоне — мгла и мгла,
сердце чего-то хорошего хочет,
потому как в ней тоска легла.
Тоска великая в три обхвата,
тоска малая, точно мышь,
грызёт твою огромную душу.
И ты недовольно судьбу честишь.
Ну и что?.. Что изменилось?
Перестал бежать паровоз?
Снизошла какая-то милость?
Что-то тебе, скажи, воздалось?..
Когда ты чесоткой потрёпан,
из-под ног ускользает мечта…
А как там, в цивильной Европе,
о которой ты столько читал?
Когда ты, скрестив свои руки,
музыку слышишь издалека,
забываешь страдания и муки,
в памяти высветится чья-то строка…
Ах, постой-ка, счастье! Ты близко!
Аж мурашки бегут по спине,
а в глазах потухших искры,
то светло становится мне…
Не всё потеряно, люди.
Жизнь вернётся и мы — в полёт!
Что-то прекрасное с нами будет,
и над нами радость взойдёт.
А за думой — щемящая нота
и леса, леса, леса…
Жить, понимаешь, очень охота,
веря в нежданные чудеса.
А за думой — пионов поляны,
родительский кров, уютный двор.
И в упор улыбчиво глянет
несказанный, любимой взор…
Когда так утомительна тряска —
дальше некуда — хоть плачь, хоть вой —
не напялишь весёлую маску.
И призадумаешься над судьбой.
Когда тебе приснятся волки —
серость, клыки — ты не защищён,
не уединишься втихомолку.
Вслух вспоминаешь поганый сон.
Дел полезных — тысячи. Много.
Но ты связан — такая беда.
А под тобою — рельсы, дорога.
И в извилинах вопрос: куда?..
Сил нерастраченных — как в берлоге.
От прошлого — ни следа.
А на душе — одни тревоги:
что же там дальше — радость, беда?..
Озверение, да, озверение…
Другого слова не подберёшь.
Всё бы это предать горению —
безысходность, стук и вошь…
С нами то, что издавна свято,
непререкаемо. Ты не трожь.
Нарекли тебя азиатом.
И с тавром этим живёшь.
Твоя природа — она откровенна —
мало кем ещё понята —
корейские древние вены,
восточная красота.
Если бы верили в действия бога,
отсюда махнули бы без труда.
Но продолжается дорога
осенняя в никуда…
Глава 21
ЧЕЛОВЕК
Нету бога здесь или где-то,
за какой-то кирпичной стеной.
Ты сам пред собою в ответе,
перед юдолью земной.
Нету бога сейчас и прежде,
сколько помню других и себя.
Нету бога! Мы кланялись предкам
смиренно, жизнь торопя.
Человек — вот посланец природы!
Человек — вот сияние любви!
Лишь огонь, ветер, воду
почитали предки мои.
Человек — будь ты взрослый иль малый —
слава, гордость, мера и мощь.
Человек — вот кого возвышали.
Потерял ты его — не вернёшь.
— Если есть где-то бог, проклинаю
все деяния плохие его, —
повторял человек, — есть иная
сила, свет и добра торжество.
Если есть этот бог, то считаю,
что он — безрассудная ложь.
Вот я от страдания таю,
Почему же ты, бог, не придёшь.
Почему не придёшь и не поможешь,
не протянешь руку свою?
Почему ничего не предложишь —
ни спасения, ни жизни в раю…
Нету бога, нету и нету.
Я слышать ничего не хочу
о твоих чудесах на свете,
потому как они — это чушь.
Человек — это песня сквозная,
что убить никому не дано.
Человек — лучше дара не знаю.
В бесконечно цепи он — звено…
…Человека мотает, шатает.
В его нервах — тысячи ос.
Под вагоном — стук, бормотанье,
перебранка проклятых колёс…
* * *
Чтобы выйти из мрака.
нужно приблизить свет,
нужно затеять драку,
которой кровавей нет.
Чтобы рассеять туманы,
нужно крылом взмахнуть
и полететь утром ранним
постичь времени суть.
Чтобы познать дороги
и открыть себя,
надобно испытать много,
падая, веря, сипя…
Чтобы спастись от удара
коварнейшего зла,
оцени высшим даром
мир от угла до угла…
О, не пытайте душу!
Она устала уже.
Кто же мечты наши рушит
вот на том рубеже?
Как длятся в пути мгновения,
что не завершатся никак!
Нет у тебя откровения,
взмыленный товарняк…
Вырастут наши дети
и в своих дельных умах
взвесят сквозь лихолетья
отцов и дедов страх…
Глава 22
ОГОНЁК ВО МГЛЕ
Когда воздуха нету,
рубашку хоть разорви!
Что у тебя на примете?
Баллада о любви.
Когда воздуха мало —
совсем-совсем в обрез —
приходит она, усталость,
с депрессией и без.
Когда душно и тесно,
невыносимо когда,
споёт тихонечко песню
знакомая звезда…
Когда за вагоном слякоть
и сумерек ранних медь,
не нужно, чёрт возьми, плакать,
а нужно о светлом звенеть.
Злоба густая в избытке,
по горло его, дерьма…
Живёт же она, пытка
души и простого ума.
Необъяснимо, во-первых,
Во вторых, ты — как дурак…
И по разорванным нервам
скачет тупой товарняк.
И ты не находишь места —
ходишь туда и сюда,
как вылеплённое тесто,
которому всё ерунда…
Кому близки твои зовы,
обиды на времена?
Кому — беспокойное слово,
пронзительная струна?
Кому твои тихие стоны
под этот стальной перестук?
Кому все эти вагоны,
в которых муки из мук?
Кому твоё молчание?
Кто услышит, поймёт?..
Плюю на твоё рычание,
37-й год!
Когда загнали в угол,
и падает влага с чела,
ты напрягись туго.
Как дедовская стрела!
Когда правит жестокость,
и ей измерения нет,
пусть искрится стойкий
энергии твоей свет.
Когда загоняют составы
в неопределённый тупик,
ты размышляй о славе —
наступит её миг…
Ты выпрямляешь спину —
ты для других огонёк…
Да здравствует судьбина,
в которой ты выжить смог!..
Глава 23
МОИ СТАРИКИ
Над журчанием реки
осень — пора золотая…
Где вы, мои старики?
Мне вас так не хватает.
Две пронзительные строки —
журавлиная грустная стая.
Как вы, мои старики?
Вы в дороге не устали?
Что вдали? Одни ветряки
или стены вырастают?
Мои древние старики
поют, о счастье мечтают…
Мы будем всегда высоки,
жизнь из чаши глотая.
Бескорыстные старики,
я с вами иду, летаю…
Мы дышим всему вопреки,
а судьбина — она крутая…
Дорогие мои старики —
моя любовь святая.
Ваши слова-маяки
и мудрость на ус мотаю.
Без вас, мои старики,
я минувшего книгу листаю.
Преграды, увы, нелегки,
но мы-то их отметаем.
Если с нами вы, старики,
то энергия есть литая.
Пыль, каменья, пески,
равнины, высь непростая…
Их одолеем, мои старики!
Не покидайте нас! Останьтесь!
Столетия близки-далеки,
в жизни раз зацветает агава…
Родные мои старики,
вы — наша опора и слава!
Глава 24
АРИРАН
Какие мы проезжаем края!
Не заметить их нам нельзя —
то мрак таёжный, то топи болот,
то глухомань на десятки вёрст…
Под неумолчные стуки колёс
снова и снова тревожит вопрос:
зачем же насильно, не спросив у нас,
везут вчера, сегодня, сейчас?..
Но после вопроса родной мой народ
об Ариране гордо поёт…
Ни за что его не сломать!
Ни за что его не сломать!
Ариран, Ариран, не десять ли
мы проехали, а полземли…
Нету счёта минутам, часам,
бьющим больно по нашим мозгам.
Ариран, Ариран, святой перевал,
ты своих склонов от нас не скрывал.
Они неприступны, скользки, круты,
но за вершинами — края красоты.
Ариран, Ариран, одолеем тебя,
слезу вытирая, вздыхая, скорбя…
Так как иного выбора нет:
за мглою осенней — весенний рассвет.
Ариран, Ариран…Путь сложен, жесток…
Отвара бы рисового, с истока глоток!..
Но мы не страшимся нисколько, ничуть.
Нас, корейцев, ничем не вспугнуть.
Ветры, каменья, пылища, бурьян…
Удары столетия, кровь хлещет из ран.
Жизнь единственная, ты — не игра,
а испытания во имя добра.
Ариран, Ариран, Ариран, перевал,
к тебе приближаясь, кто не тосковал
в зной безжалостный, в стужу, в пургу
по небу Отчизны, по очагу?..
Ариран, Ариран…Резко рельсы стучат,
а в душе омертвелой — нити луча.
Пусть горестно очень, пусть туго с судьбой,
о перевале, сородич мой, пой!..
Ариран, Ариран…Не видно ни зги.
Своей красотой ты нам помоги.
Среди сотен и тысячи голосов
твоих граней алмазных грезится зов.
Ариран, Ариран, ты на пути —
нельзя не увидеть, нельзя обойти…
Сквозь осенний, сизый, тяжёлый туман
ты заметен всё же, перевал Ариран.
Ариран, Ариран…За нашей спиной —
дом под соломой, уютный, родной…
Ах, отчего мы рвёмся к тебе
по дороге широкой, по редкой тропе?
Круги за кругами, выдох и вздох…
Как, человече? Хорош или плох?..
Калёные катятся капли со лба…
Нам ли канючить и плакать, судьба!
С нами — как было и нынче — есть
ум, терпение, слава и честь.
За нами весомые вещают века…
Память народа ёмка и крепка.
Ариран, Ариран…Мы любовью сильны,
вырастут статные наши сыны
и наши внуки — на зависть умы…
Они продолжат борьбу против тьмы.
Синь-колокольчик, синь-торади,
скажи, прозвени, что ж впереди
там, вдали, за ревущей рекой…
Всё, отвечает, но лишь не покой.
Ариран, сердцами гремя, взойдём
на твои гребни и громко споём
о том, что мы выжили в трудном пути,
что и завтра нам по земле идти…
За перевалом опять перевал…
Есть у нас песни, силы, запал,
чтоб от напастей себя оградить,
чтобы жизнью прекрасною яростно жить…
СОРОДИЧИ ПОЮТ ПЕСНИ
Корейский вальс
Мы оттуда, где высятся горы.
Мы оттуда, где плещется море.
На фоне лета и зимы
будем беречь друг друга мы.
Корейский вальс, корейский вальс…
Он волшебно звучит для нас.
И с нами неписаная красота.
И с нами заоблачная высота.
Закружит мир ещё не раз
этот знакомый, славный вальс —
корейский вальс, корейский вальс…
Мы оттуда, где прадеды жили,
где легенды похожи на были.
На фоне лета и зимы
будем ценить друг друга мы.
Пусть мелодия длится и длится —
Родина милая нам приснится.
На фоне лета и зимы
будем любить друг друга мы.
Перевалы
И что нас весною всё манит и манит?
Для трудных ответов трудны и вопросы.
За нами, за нами — долины в тумане,
прощания и слёзы, тропинки и росы.
На дорогах небывалых
слышим ваш настойчивый зов,
перевалы, перевалы
наших дедов, наших отцов.
Волшебные звуки, нежнейшие взгляды,
родные просторы нас издавна грели.
За нами, за нами шумят водопады,
звенят каягымы, играют свирели.
Идя по земле, мы себя не уроним…
Что за горизонтом? — читаем во взорах.
За нами, за нами — кедровые кроны,
плакучие ивы, Алмазные горы…
Корейская сосна
С незабываемых лет
нам ясен её портрет.
Придёшь в себя ото сна —
смолой обдаст сосна.
И в марте, и в декабре
она видна на заре.
Она далеко видна,
корейская сосна.
Оглянемся и замрём —
дедовский светится дом.
А рядом тверда, сильна
знакомая сосна.
До самых последних дней
запишем в душе своей:
восточная сторона —
изящная сосна.
Пусть хлещут снега, дожди.
Ты только нас очень жди.
Странникам очень нужна
прелестная сосна.
Как мчатся годы и дни!
Но мы никак не одни —
у нас на все времена
корейская сосна…
Глава 25.
Я — ГАДКОЕ ЗЛО
Я — чёрное, глухое зло.
Нет на мне никакого лица.
Ежели вам чуть-чуть повезло,
то ждите его, свинца…
Я — липкое, гадкое зло,
проклятый дух гнилых могил…
Я без мыслей, я без слов.
Когда я приду, вопят: помоги!
Лечу туда, где яркий свет.
Со мною — страшная тьма.
Где я, там ничего нет,
там смерть, там чума…
Где я, там кровь ручьём
из человеческих вен.
Я убиваю острым мечом
и невинных беру в плен.
Я — чёрное, жуткое зло.
Нету, нету меня черней —
всё в клочья, всё на слом.
Тем коварнее, тем мне нужней.
Кого же я всегда боюсь?
Острия правды и пера,
что бьют и бьют по мне…
Вот, скажем, было вчера —
тумаки по моей спине.
Сломали мой хребет,
и я подняться не смог.
На мне лица нет,
порушен мой мирок.
Но я насилу встал
и марал же свои дела —
блестела коварная сталь
и по сторонам тьма легла.
Я — ужасное мрачное зло.
Я по земле свирепо иду,
как получилось, как повело —
то тайно, то на виду…
Вот эшелоны с Приморья прут,
теснотой и спешкой давясь.
Это мой злейший труд,
это мой злейший указ…
Вагонов бесчисленный строй,
а в них — горечь, беда…
Кто мне крикнет — стой?!
Какая белиберда?
Пусть кому-то и впрямь тяжело —
у меня наглейший взгляд…
Я — запланированное зло.
Лес рубят — щепки летят.
Я — произвол, беззакония зло.
Какая меня породила мать?
Ежели вам чуть-чуть повезло,
то, заклинаю, не сдобровать.
Я, с акцентом, усатое зло,
с низким лбом, невысокий, рябой…
Из кабинета меня понесло,
где курантов мерный бой.
Туда, где улыбнулся цветок,
где мечтаний сверкает чело,
где истины яркий ток,
спешу я туда, презренное зло.
Я мерзкому грифу сродни —
я кружусь там, где гнильё…
Там, где от леса остались пни,
побывало я, ё-моё…
Там, где ожидается тлен,
где и шагу ступить нельзя.
Там, где краса в петле,
там безудержность моя.
Там, где золото и серебро
непреклонной, живой любви,
где искрится оно, добро,
я сразу прячу когти свои.
Там, где сочувствия тепло,
где сострадания скрипка звучит,
я — чёрное, чёрное зло —
исчезаю. Как лишний вид.
Где смелость пролегла,
где чувствительный ответ,
прегнуснейшего зла —
это я — там меня нет…
Глава 26
РАЗВЕ МЫ ВИНОВАТЫ?
Оглянемся — будут горы
пречудные, как сны.
Оглянемся — хлынет море
нежной голубизны.
Где бы нас ни встречали,
мы запомним навсегда:
лодочка на причале,
а над нею — звезда…
Под соломою хаты
заброшены и пусты.
Разве мы виноваты,
что наши скулы остры?..
Вечно будут бесценны
дома родного порог,
тростниковые стены,
белого риса дымок…
Оглянемся — будут долины,
где мы для счастья росли,
где юные дни были длинны…
И нас — на край земли?..
Оглянемся, грустно вздыхая —
прощались-то навек
с дедовским милым краем,
где белый-пребелый снег,
где горы круты и покаты,
а нивы до боли бедны,
где печальны закаты,
а рассветы ясны.
А пред глазами — равнины…
Что потеряли мы там?
То, что ни с чем несравнимо?
То, что приятно нам?..
Хотим или не хотим мы,
владычествует беда…
Мчатся необратимо
депортации поезда…
Глава 27
ЛУЧИНА И МОТЫЛЁК
Пой, лучина, пой!
И я замру, замру…
Где ты, милый мой?
На каком же ветру?..
Пой, лучина, свети —
мне увидеть легко,
как по стальному пути
нас везут далеко.
Пой, лучина, пой
о себе, обо мне,
об иве за рекой
на родной стороне.
Слышу мелодии звон —
и скатилась звезда…
Что за скорбный стон
в душу крадётся?.. Беда!
Слышу песню свою.
Надо её записать —
там, в восточном краю,
плачет ожившая мать.
Пой, лучина моя —
трепетный мой огонёк!
Всё ли сделала я?
Всё ли ты сделать смог?
Где ты, милый мой?
На каком ветру?
Вой, лучина, вой…
И я замру, замру.
За передрягами дня
я любовь различу.
Ты увидишь меня —
печальную свечу.
Пой, лучина, гори —
распахни мне окно.
От зари до зари
в вагоне так темно.
Ах, напомни же мне
об Алмазных горах,
о весёлой весне,
о прощания слезах…
Дай мне силу гореть,
сердце не остуди!
Дай мне посмотреть,
что же там, впереди.
Пой, лучина, согрей
тех, кто изрядно продрог —
родичей и друзей
на крутизнах дорог…
* * *
— Мотылёк, мотылёк,
отойди от огня!
Мотылёк, мотылёк,
ты послушай меня…
— Я уйду, улечу
через день, через час…
Но опять же к лучу,
над неволей смеясь…
— Мотылёк с ноготок —
два прозрачных крыла, —
разве жизнь, мотылёк,
тебе не мила?
— Не прельщает меня
угнетающий мрак.
Жить, добром звеня —
только так, только так!
— Мотылёк, мотылёк,
жизнь — единственный дар…
Что тебе, паренёк,
этот жгучий жар?
Не себе, а другим
свет хочу я достать.
Я пою жизни гимн!
А на смерть наплевать!..
Глава 28
АЗБУКА 37- ГО
От Партизанска до Посьета
покинут людьми привычный уют…
Одинокие веют ветры.
Ах, о чём же они поют?..
О том, что могло быть счастьем,
обо мне, о нас, о тебе —
о судьбине такой злочастной,
о странниках, о голытьбе,
о преступлении и наказании,
о мерзавцах и подлецах,
и о том, что всех касалось —
о человеческих слезах,
о горохе и о чумизе,
об амбаре и гумне,
о маяке на пустынном мысе,
о лазурной вольной волне…
От Партизанска до Посьета
под солнышком и при луне
нас, корейцев, теперь нету —
мы, увы, на другой стороне.
А временщики вовсю верховодят,
директивы гладкие шлют:
как поступили с корейским народом?
— Никого не осталось тут…
Вытерпит всё она, бумага:
и прошение, и грозный указ…
В товарняках — мои бедолаги
от тревог не смыкают глаз.
Азбука 37-го в эфире:
уложились точно в срок,
эшелоны давно в Сибири,
дайте «зелёный» точно и впрок!
У вождя дымится трубка,
не без блаженства скрипят сапоги…
Что ему до жизней хрупких —
взял перо и черкнул: враги!
По Приморскому влажному краю,
по улицам сёл, городков
ветер печальную ноту играет
на струнах тонких проводов…
* * *
Мы опомнимся в камышовых тугаях, на просторах степей,
где шакальи вои со смертью схожи,
где муторно будет и мне, и тебе.
И дрожь прокатится по нервам и по коже.
Мы очнёмся со злобой, зубами скрипя,
провожая хмурым взглядом дымок самосада…
Жизнь дорогая, как же мы без тебя?
Нам ведь ничего другого и не надо!
Мы сойдём с ума, по коленам стуча:
потеряли детей и стариков — самых слабых…
Однако ничего не скинем со своего плеча —
ни мужества, ни решимости, ни грядущей славы…
Полдень будет печь мысли, затылок и лоб.
И потрескаются наши скулы и губы.
И будет нас трясти невозможный озноб —
что сделали с нами вы, душегубы?..
Если бы что-то решилось само собой,
Если б скатерть-самобранка да ковры-самолеты…
Но они — в сказках…А ты наедине со судьбой,
что теребит твои виски: кто ты?..
Мы опомнимся после — через годы и дни,
на крутых виражах, где враждебны ветры…
Мы памяти крикнем: родная, сейчас же верни
то, что с нами было!
Мы скорбно отметим…
Мы стопочки сдвинем, опрокинем их,
обольёмся солёными слезами…
Выдохнем перед потомками,
дыханье задержав на миг:
вы, знаете, как когда-то поступили с нами?..
* * *
Много лет спустя, да, много лет спустя
этих зол и бед потомки не простят.
Внуки спросят нас, стерев слой пыли:
— Было ль это деды?
Мы выдохнём: — Да. Было…
Нас везли, везли…Так везут овец.
Не было начала — был один конец…
Горевали мы, умирали мы
там, в свирепой осени. У ворот зимы.
Много лет спустя, о, много лет спустя
плачет от недуга малое дитя…
Причитает горько молодая мать —
нету горя больше, чем сына потерять.
Что тебе до криков, что тебе до слёз,
скачущий по рельсам чёрный паровоз?
В топках твоих жарких — сполохи огня…
Крутятся колёса, даль браня, виня…
— Было это, деды?
Мы ответим: было,
ничего, внучата, мы не позабыли —
ни ночей тех страшных, ни студёных дней…
Чем от них мы дальше, тем они видней.
Много лет спустя, ах, много лет спустя
там, в Приморье дальнем, ивы шелестят,
утром в дымке сизой — сопки и луга.
Волны с горизонта бьют о берега…
Родину отняли… И что же нам взамен
ради целесообразных каких-то перемен?
Мы много потеряли — бесконечен счёт!
Кто его оценит, кто его поймёт?
Разорили сёла, где общинный свет,
навлекли на плечи сонмы разных бед.
Там хранились песни и легенд тепло…
Что ни говорите — нам не повезло….
Жили раньше вместе, а теперь вот нет…
Тянется с той осени оголтелый след.
Разорили гнёзда — пёрышки свистят…
Много лет спустя, о, много лет спустя…
Глава 29
НЕУПИВАЕМА ЧАША СИЯ
Вырвали с корнем вас, тростники.
Землю сменили, небо сменили
большевистской жестокою силой.
Вырвали с корнем вас, тростники.
Были вы стройны и крепки
на восходе и в полдень отменный.
Как журчали соки по венам!
Были вы стройны и крепки…
Что от вас отнять и забрать?..
Зашевелили густою листвою —
вы не смирились с жизнью другою.
Что от вас отнять и забрать?..
Бескомпромиссный колёс перестук.
Что над вами? Несносная осень,
печальные тучи, сердитые росы…
Бескомпромиссный колёс перестук.
Содрана кожа, нервы саднят.
От утешений нисколько не легче.
Чем же залечишь, чем же залечишь?
Содрана кожа, нервы саднят.
Вырвали с корнем вас, тростники,
неимоверной жуткою силой…
Ни у кого ничего не спросили.
Вырвали с корнем вас, тростники.
Что вам слышится там, вдалеке?
Грохоты волн или сосен смятенье,
стон тишины или ветер мятежный
в грядущей весомой строке?..
— Не умирать, несмотря ни на что! —
вы повторяли на древнем наречии, —
думы в мозгах и диге на плечи…
Не умирать, несмотря ни на что!
Отчаяние только на миг.
Жизнь хорошая — она на годы.
Неистребима наша природа.
Отчаяние только на миг.
Корни целы и кроны целы.
А всё остальное мы выдюжим вскоре.
Мы возродимся от бед и от горя —
корни целы и кроны целы!
Что вам видится там, в уголке
горестного на редкость вагона?
Склоны в тумане, лиловые кони,
лосось с океана в пресной реке…
Будем ценить и в даль понесём
предков наших мудрое слово —
то, что для жизни служит основой.
Чтобы мы смогли стоять на своём…
Бесконечен он, перестук.
Что на земле? Бессердечная осень.
А на душе всё скребут вопросы —
может, на запад, а может, на юг?..
Неупиваема чаша сия.
Горло горит…Жесточайшую жажду
в осень ту ощущал каждый.
Неупиваема чаша сия…
Глава 30
Я — С ВАМИ
Я с вами, странники, с вами —
живу, умираю, живу
в той жесточайшей драме,
которая наяву.
Я с вами, невинные, с вами,
сородичи, песни мои!
Вам — незабвенная память
сочувствия, слёз и любви…
Я в той нахожусь эпохе —
слежу, размышляю, ищу
и до последнего вздоха
я с вами вместе дышу.
Вопросы жалят, вопросы
естественные вполне.
Тридцать седьмого колёса
стуча, отдаются во мне.
Со скарбом и со слезами
через глухие года
я с вами, родные, с вами
вчера и сегодня. Всегда!
Звезда остроглазо лучится,
не отставая ничуть.
Состав под парами мчится.
И горький тянется путь.
И кровь в наших венах стынет —
невзрачен вагонный уют…
В какой прежаркой пустыне
нас, выселенцев, ждут?
В вагонах — дощатые нары,
буржуйки чумазой тепло…
Какую похлёбку сваришь,
чтобы живот не свело?..
Я с вами, бесценные, с вами
надеюсь, верю и жду.
Под небом судьбы, под ветрами
в том злополучном году.
Я с вами, корейцы, я с вами
не только своим нутром,
не только одними словами
в том страшном 37- м…
Ах, что же там, за горами —
веселье, радость иль грусть?..
Я с вами ночами и днями
в вагонах ваших трясусь.
Я с вами, сородичи, с вами
в кружении ночи и дня…
В депортации драме.
О, не покидайте меня!..
Глава 31
ОКАЯННАЯ ОСЕНЬ
Окаянная осень по головке не гладит —
тот, кто встретится с ней, уж больно не рад…
Что ей до песни, что ей до лада,
если она сама — распад?..
Окаянная осень перчит и перчит
то, что вырастил он, неустанный год.
Окаянная осень головнёй из печки
метит в жизнь и не попадёт.
Ходит и шарит она по амбарам —
поживиться бы чем перед хладной зимой.
У неё, неуклюжей, донельзя старой,
аппетит беспредельный, ужасно срамной.
Жрёт она без разбору, хватая клыками,
удовлетворённо и смачно дрожит.
Я кидаю в неё увесистый камень,
а она же челюстями задребезжит.
Окаянная осень портит дубравы.
А работа её — одна чёрная ложь.
Она машет надменно налево-направо.
Увидишь картину — чертовщина сплошь.
У неё, у карги, дурно пахнут ладони.
Что до линии на них — в никуда, в никуда…
Она постоянно пребывает в агонии.
Её спутники — это тлен и беда…
Окаянная осень — никчёмная осень! —
не по нраву твоё вероломство, расчёт —
только горе подбросит, ничего не попросит.
А когда не дают — сама заберёт.
И неудержимо всё ищет и ищет.
У неё воровские притоны, дела…
Ворвалась неожиданно в наши жилища
и в неизвестность людей погнала.
Было очень скверно, гадко, сурово…
Только вспомнишь её — так и вздохи, и дрожь…
Ах, тебя, проклятая, осень 37-го,
из памяти нашей никак не сотрёшь!..
Там, где пространства туманны, обманны,
где несметны страдания и тыщи обид,
не в одежде пристойной, а лохмотьях рваных,
беспросветная осень горчит и горчит…
Глава 32
ГОЛОСА
— Мы родом от красоты…
— Мы с рождения были чисты…
— Мы с рождения были просты…
— И такими уцелели!..
— Погляди-ка сквозь узкую щель…
— Ничего не видать вообще…
— Мы, по-моему, сели на мель…
— Горы да ели…
— Во мглу всё тянется полотно…
— Сколько едем?..
— Давным-давно…
— Хоть бы выпить…Достать бы вино…
— Найди-ка тару…
— Полубред, полусон, полубред —
пред глазами горя портрет…
— Что буржуйка? Греет аль нет?..
— Дай-ка жару!..
— О, какая презренная вошь!
— Вот и так, мой друг, проживёшь…
— Жизнь — она, понимаешь, ложь…
— Прекратите…Спать не даёте…
— Надоела, товарищи, лесть…
— А врагов, говорят, не счесть…
— Береги, ты, смолоду честь.
— Ну, вы, дяди и тёти…
— Айго, айго, как огромна страна!.
— Ни хрена себе, ни хрена…
— Жизнь хорошей должна быть…
— Должна…
— Вот только бы трудиться…
— До весны далеко, до весны…
— Ах, какие светлые сны!
— Никакой у нас вины…
— Надо бы помыться…
— Помнишь, как до зари
хлопотали они, сизари?..
— Чепуху ты не пори…
— Давай-ка прикинем…
— Обними-ка меня, обними…
— Ты, любимая, пойми…
— Груз ненужный с души сними.
— Разве тебя я покину?..
— Что по стенкам бьёт и сечёт?..
— Твои байки, чертёнок, не в счёт…
— Ах, закрой-ка, пожалуйста, рот…
— А Ен чер всё курит и курит…
— Почему, почему ты не спишь
мой хорошенький, мой малыш?..
— Что в углу?
— Кажется, мышь…
— Не майся дурью…
За составом трясётся состав..
— Ты помрёшь, есть перестав…
— Мама, мама, я, видно, устал
от осеннего шума…
— В старину, да, в старину
шли злодеи, шли на войну,
одолеть хотели страну…
-Так вот подумай…
— Там, в Кремле, живёт чей-то бог…
— Он велик, а всё же убог…
— Я б его к стенке привлёк…
— Всё это химеры…
— Невозможный 37-й,
ты глазища свои раскрой…
— Ты куда нас везёшь?
— Не домой…
— Все захлопнуты двери…
— Я в хоромы тебя поведу!
— Спать мы будем в вишнёвом саду.
— Будет это в грядущем году…
— Неужто, любимый?..
— Вот немного ты потерпи,
понапрасну-то не вопи.
Будет сад наш в пустыне, в степи…
— Правда, любимый?!..
Глава 33
КОГДА СТРЕЛЯЮТ В ПОЭТА…
Памяти поэта Чо Мён хи
Вагоны трепал ветер,
а буфера громыхали…
Человека на рассвете
увели во мглу нахально.
За мгновение до оха,
за мгновение до вздоха
небо сияло, мерцало
чем-то мучительно алым.
Жил человек на свете —
поэт необыкновенный.
Талантливых ласково встретит,
прочтёт и верно оценит.
Был человек он ладный,
статный, душою горячий,
с пронзительным взглядом.
Сердцем изрядно зрячий.
Не смирялся он с ложью,
скажет — отрежет как будто.
Негодяя уложит,
развяжет сложные путы…
В чём его обвинили?
Наклеили — враг народа…
Ах, как его били
насильники и сумасброды!
Быстро, бегло, бойко
человека судила
злополучная тройка —
трёх минут хватило…
Кто им дал это право —
отнять жизнь человека,
вёсны, изумрудные травы,
осень, сосны под снегом?..
Кто им дал это право —
отнять нашу гордость и славу?..
О, век злобы и страха!..
Залп! И поэт ахнул…
2
Жил человек — и нету:
мерзавцы его убили…
А накануне гноили,
пытали его беспросветно…
Перед выстрелом точным
дождь лил неумолчно.
С певцом красы и свободы
прощалась печально природа.
За минуты до стенки
поэт вспоминал звёзды,
сказочные растения —
цветы, ветви, гроздья…
Мамы нежной ладони,
что гладили щёки
там, в низеньком доме,
где горизонты далёки…
За мгновение до вздоха,
до последнего вздоха,
поэт проклинал эпоху,
что с ним поступила жестоко.
Он проклинал исступлённо
всех врагов поимённо,
всё, что творилось властью —
депортацию, беды, напасти…
Был человек — и сразили
со звериною силой…
А до этого били…
Но в нём ничего не убили.
Слыл он защитником слабых,
униженных и оскорблённых…
Был он добрым папой
детей своих несмышленых —
двух сыновей и дочки,
которых в люди метил.
Был он внимательным очень,
незаменимым на свете…
За мгновение до вздоха
поэту было плохо —
он расставался с миром,
с Музой, с прелестной лирой…
3
А мгновения юрко бежали
за вечностью на повороте…
Кто слышал смерти жало
и песню на высшей ноте?..
Поэту мерещились страны
детально и подробно.
И жизнь была так желанна,
упоительна и бесподобна…
Лежать бы поэту у моря,
на гальке сухой и нагретой,
не знать бы народного горя,
ни страданий на свете…
За минуту до вздоха
поэт произносит слово:
сменится эта эпоха,
где было так бестолково…
Оставим все пересуды
о смерти…Пройдут они мимо.
Поэт в нашей памяти будет
живой и невредимый!
Он вскинул голову прямо
( перед адом или раем?):
Не плачьте за меня, мама…
За жизнь я умираю…
Глава 34
ПЕСНЯ СТРАННИКА
Над серой-пресерой пустыне
тоже гуляет звезда…
Зачем мне этот постылый
путь, что ведёт в никуда?
Не проведёшь на мякине
того, кто не знает оков.
Зачем я край свой покинул
и поглядел высоко?
Нищенские пожитки
на дедовском диге…
Ну почему их не сложить бы
и — по жаре, по пурге?..
Вещая моя жар-птица,
я тебе не сказал,
отчего мне всё снится
даль в алмазных слезах…
Ноет она, поясница —
вот он дорожный урок…
Странником нужно родиться,
чтоб не валиться с ног.
Ничего без надсада.
Ничего без любви.
Между раем и адом
солируют соловьи.
От усталости нудной
головы не поднять.
Над странствием трудным
вздыхаешь горько опять.
Что вонзается в ухо?
Отчего такой зуд?
Товарняков перестуки…
В них выселенцев везут.
Волк — он тоже рыщет,
не оставляя следов…
Всё мне мерещится крыша
из рисовых снопов.
О, как хочется очень
из родника испить!
Если встречи пророчить,
то в стенах тесных не жить.
И бредёшь еле-еле,
душу свою теребя:
есть ещё где-то пределы,
что не знают тебя.
Ты испытаниям нужен,
ибо дорога права:
зимой охмуряет стужа,
а весной — синева.
…Не испугаешь страхом
или блаженством в тепле.
Бредёт непутёвый странник
по этой круглой земле.
Глава 35
СЕРДЦЕ В ГРУДИ БЬЁТСЯ
Отруби в валике белом,
в лоскутах одеяло…
Что ты нам, осень, спела?
Что ты нам накликала?
Что же нам посулила?
Стальные километры,
вдоль которых могилы,
а над ними — ветры…
Что же ты нам настучала
денно, нощно и денно?..
Острые печали,
пустынные владения…
Что ты нам осень спела
уж совсем некстати?
Багровые кипения
над холодным закатом.
Смотришь куда-то слепо,
вяло, бессильно и странно…
Как же всё это нелепо?!
Как же всё это нежданно!
Как всё это длинно,
словно дымок самосада!
От бремени ноют спины,
душе ничего не надо…
Товарняк всё уносит
нас в иные пределы…
Тридцать седьмого осень,
что ты колёсами мелешь?
В трепещущем свете
еле живой лучины —
никакого ответа,
как же так получилось.
То качнётся влево,
то накренится вправо…
Мои родители, где вы?
В каком вагоне, составе?..
2
Лезвием безжалостным
смерть сородичей косит…
Остановись, пожалуйста,
безрассудная осень!
Что может быть проще?
Что может быть сложнее?
Словно живёшь на ощупь,
в венах кровь немеет…
Равнодушные пули
везде врагов ищут…
По корейским скулам
тридцать седьмой пишет.
Но сердце в груди бьётся
даже у самых слабых!
Там, за осенним солнцем, —
жизни новые главы…
Глава 36
ГОВОРЯТ ПРЕДКИ
И смотрят вослед нам предков могилы,
холмы в тумане смотрят вослед.
— Пусть у вас прибавятся силы!
Худо, когда их нет и нет.
Терпения, терпения! Собирайте по крохам
то, что отнято и растеряли в пути.
Заклинаем вас — не угождайте плохому!
Раз выпала доля, нужно её пройти.
Есть родословная — значит, вы живы!
Есть чокпо* — значит, вы правы!
Кровь древняя течёт по вашим жилам —
заповедь эту запомните вы.
То, что священно, всегда берегите —
слово родное, прадедов имена,
обычаи предков преданно чтите!..
О, какие ещё грядут времена!
Не раствориться, о, не раствориться
в студёных просторах — вот вам наш завет.
Сохраните свои несказанные лица,
невзирая на горе, на сонмы бед!
Себя сохраните в неслыханных муках,
вдали от покинутой милой земли.
Вырастут наши прекрасные внуки
и вынесут то, что мы пронесли…
Пусть вас поддержат наши сказания,
наши предания!.. Забудьте про стон,
сбросьте оковы страха, коли в них оказались.
Разорвите цепи и выкиньте вон!
Мы ничего у судьбы никогда не просили
и вам жизнь завещаем на тысячи лет…
…Смотрят вослед наших предков могилы,
холмы товарнякам говорят вослед.
Чокпо* — родословная книга
Глава 37
ПЕПЕЛ 37-го
С гор Алмазных, с рисовых пашен —
о, как выпуклы наши лбы! —
мы всегда бессмертны и отважны
перед превратностями судьбы.
Мы помним — о, мы всё помним! —
забыть нам прошлое не с руки…
Нас везли — как в преисподней —
в тёмных вагонах… А мы высоки!..
С морских берегов, с предгорий покатых —
в глубь камышовых тугаёв и степей…
От рассвета и после заката
было тревожно мне и тебе .
И падала дрянь холодная оземь.
Дали были скверны и мерзки.
О, тридцать седьмого страшная осень,
ты до сих пор стучишься в виски!
Ты не исчезнешь в истории анналах
как веха, как злобный знак…
Скрипуче-серое на стальном-алом —
как ещё опишешь тебя, товарняк?
Может, кому-то напрасна наука…
Но мы-то выбрались не из тишины.
Мы воспитаем детей и внуков
так, чтобы они были в веках сильны.
Чтобы они знали наши корни,
наши истоки — начало начал…
Чтоб в их души по своим законам
пепел 37-го стучал…
С гор Алмазных, с рисовых пашен —
о, как выпуклы наши лбы! —
мы всегда бессмертны и отважны
перед превратностями судьбы…
Конец 1-й части
2004-2007г.